Цепь в парке
Шрифт:
На белой скатерти лежит эта сизая штуковина, она замерла, точно зверь, готовящийся к прыжку, и такая она уродливая, такая слизнячно голая, будто долго пролежала под камнем.
— Какой красивый! — восклицает вдруг один из близнецов и даже привстает с места, чтобы рассмотреть получше и потрогать.
Но сапожник успевает кольнуть ему руку ножом, и тот принимается реветь.
— Анри! Ему же больно, — упрекает мужа мама Пуф и свободной рукой прижимает к себе близнеца, а на сгибе другой такой же необъятной руки спит Мяу.
— Зря вы волнуетесь.
—Тогда ты стрельни его ко всем чертям откуда взял! — кричит Папапуф, вскочив на ноги и весь дрожа.
— Ну знаете, сидеть на нем не слишком-то удобно.
— Можешь идти с ним на улицу и портить там воздух. Не хватало еще, чтобы за моим столом гангстер сидел!
Он грозит близнецам своим ножом, лезвие которого так и посверкивает, и ворчит:
— Только подлецы могли выдумать эту игрушку. А подлость не может быть красивой.
— Вы не смеете оскорблять солдата, — возмущается Поль все тем же сухим тоном.
— Мне все одно: солдат, МП или кто другой. А если тебе не нравится, пожалуйста, — вот тебе порог.
Воцаряется тишина, все замирают, только Изабелла наконец поднимает голову, смотрит на Поля с каким-то бессильным презрением, а потом говорит так же сухо, как он:
— Ты слышал, что сказал папа, Поль?
Теперь и Жерар, который не любит разговаривать за едой, поднимает голову от тарелки, и голос его дрожит от гнева:
— Сейчас же отнеси это в машину и прекратим к чертям собачьим разговор. Зачем тебе понадобилось с ним разгуливать?
Поль чуть пониже Жерара и уже в плечах, но гораздо крепче, и жесты у него какие-то резкие. Словно под этой военной формой с широкой белой повязкой на рукаве скрыт механизм, приводящий в движение хорошо смазанные стальные рычаги. Он встает, берет с белой скатерти револьвер, хватает его прямо за ствол, чтобы показать, что он совершенно безобиден.
Теперь его массивная фигура цвета хаки возвышается над всеми и выглядит такой неуместной за этим столом, что не понятно, почему и откуда она тут взялась, а к сиреневому платью Изабеллы она подходит еще меньше, чем черный пиджак Крысы, словно снятый с огородного пугала.
— МП всегда на службе, — отвечает Поль, как заученный урок.
— Здесь ты в гостях. А службу свою оставь на улице, — приказывает сапожник, немного смягчившись, и снова принимается за еду.
МП с обиженным видом разглядывает оружие, потом все-таки выходит из кухни.
Облокотившись обеими руками на стол и вытянув свое остренькое личико, Джейн глядит на сапожника и вдруг что есть силы выпаливает:
— Папа… Пуф!
Сапожник, поперхнувшись от неожиданности, тут же начинает смеяться вместе со всеми.
— Ты больше мне не «дядя Анри». Теперь ты Папапуф, — говорит Джейн, безмерно гордясь собой. — Я даже Пьеро об этом сказала.
Близнец выскальзывает из-под материнской
— Да ешь же, Изабелла. Бедная моя доченька, не так уж весело быть женщиной. Если бы не эта проклятая война…
— Мать! Тут дети, — все еще смеясь, прерывает ее Папапуф.
— А ты вообще ничего не понимаешь. И сегодня достаточно наболтал своим языком. Так что теперь лучше помолчи. Не будь этой проклятой войны, разве надо было бы так спешить, спокойно могла бы насладиться своей молодостью. Подумать только, есть люди, которые боятся, что закроются военные заводы. Лучше бы им вообще никогда не открываться!
— А я был бы сапожником при босяках!
— Если ты за войну, чего же ты тут нам номера выкидываешь? — заключает мама Пуф.
— Только бы он уплыл поскорее на этом своем пароходе…
Это Изабелла вслух изливает свою боль и гнев, глубины которых никто не измерит, хотя все знают, что Поль приехал и забрал ее на три дня, как собачонку, которую оставлял им для присмотра.
— Я не хочу, чтобы вы чинили мои башмаки, Папапуф.
Он едва слышно прошептал это новое прозвище, не зная, имеет ли он на него право.
— Знаешь, какие они станут красивые, ты их прямо не узнаешь.
— Но я не хочу их больше носить. Они совсем ходить разучились. И потом, они ведь даже не мои, они из замка.
— А я перекрашу в коричневый цвет черный башмак над моей мастерской. И назову ее «Башмак Пьеро». И ты всегда будешь здесь как дома.
— Раз он брат Марселя, он в этом доме и так всегда как дома. Но это все не важно, в кои-то веки в твоей дурацкой башмачной башке родилась дельная мысль, — решает мама Пуф.
— А я уже давно зову его Пушистик. С тех пор как мы отправились в кругосветное путешествие. Мы было почти совсем убежали на всю жизнь.
Он не понимает, как это она может так легкомысленно раскрывать всем такие сокровенные тайны, их игру, которая хоть на несколько минут да превратилась в правду. А если игра была правдой, хотя бы даже одну-единственную минутку, она становится частичкой их жизни и не может существовать вне их, иначе погибнет.
— Хорошо, что еще вся жизнь впереди, мышонок, — говорит мама Пуф, поднимая тревожный взгляд на Поля, который вновь занимает место рядом с Изабеллой.
— Вечером мы опять пойдем смотреть на пароходы. Пойдешь с нами, Тереза?
Что будет делать эта добрая, на вид такая скучная Тереза, когда они встретятся с человеком в голубом? Девчонки что воробьи, им бы только скакать с места на место да чирикать и во всем искать забаву, а на все остальное им просто наплевать.
— Боюсь, что нет, — отзывается голос, теплый, как хлебный мякиш. — У меня ужасно коленки разболелись. Распухли прямо как воздушные шары.
— От воздушных шаров больно не бывает. Жерар, ты подвезешь нас?
— Ладно, только чтобы через две минуты были готовы, а уж обратно будете добираться на трамвае.