Цепная реакция

Мэрфи Уоррен

Воздух был чист и прозрачен. Море легонько покачивало судно, будто желая сделать приятное молодому человеку, у которого вся жизнь была впереди и который теперь знал, как ею распорядиться.

На борту Римо увидел старика. Тощая фигура, реденькая бородка-метелка, жидкие пряди волос на висках. Одетый в голубое кимоно, он сидел в позе лотоса, устремив безмятежный взгляд в бесконечность, и не повернул головы на звуки шагов.

— Я ушел от Смита, папочка, — сказал Римо.

— Какое замечательное утро, — отозвался старик. На миг его длинные ногти показались из рукавов кимоно. — Наконец-то. Смит был сумасшедшим императором,

а нет ничего более неприемлемого для ассасина — наемного убийцы, чем служить безумцу. Все эти годы я пытался объяснить тебе это, но ты почему-то не хотел меня слушать.

— Я и сейчас не хочу, — сказал Римо, зная наперед, что хочет он или нет, а выслушать Чиуна ему придется.

Если уж Чиун, Мастер Синанджу, захотел что-то сказать, его не сможет остановить даже целое войско. Особенно когда речь заходит о таких вещах, как неблагодарность ученика, его некорейское происхождение, скупость и безумные поступки Смита.

Чиун не понимал, зачем надо спасать Конституцию. Многовековой опыт, накопленный Мастерами Синанджу за время службы у честолюбивых монархов, мешал ему понять, почему глава могущественной организации не желает быть главой государства. Он был попросту шокирован, когда Смит ответил отказом на сделанное Чиуном предложение убрать действующего президента страны и посадить на его место императора Смита. Такой разговор состоялся у них еще тогда, когда Чиун и Римо еще только начинали работать на КЮРЕ. В результате Смит решил пользоваться услугами корейца, не раскрывая ему тайн своей организации.

Точно так же, как Смит никогда не мог понять, что такое Синанджу, так и Чиун, по-видимому, не мог понять, что такое КЮРЕ. Только один Римо понимал — в общих чертах — и то, и другое. Он занимал промежуточное положение между двумя мирами: в одном он жил, другой изучал — и нигде не чувствовал себя дома.

— Ты можешь спросить, почему мои слова не были услышаны, — сказал Чиун, поворачиваясь всем корпусом в сторону Римо и не меняя при этом положения ног.

— Я ни о чем не спрашиваю, — возразил тот.

— Но я должен тебе ответить! Причина состоит в том, что я слишком мало ценил свое великодушие, свою мудрость и свою доброту.

— Каждый год Смитти посылал подводную лодку, которая отвозила твоим землякам плату за мое обучение. Ее заход в воды Северной Кореи мог вызвать третью мировую войну. Он платил золотом; никто и никогда не платил Мастерам Синанджу больше.

— Ты ошибаешься, — возразил Чиун. — Кир Великий дал больше.

Чиун имел с виду древнего персидского царя, отдавшего за оказанную ему услугу целую провинцию. С тех самых пор Дом Синанджу очень высоко ценил возможность работать на Персию, хотя она и называется теперь Ираном. То обстоятельство, что Иран заработал миллиарды долларов на экспорте нефти, не сделало его менее привлекательным в глазах Чиуна.

— Получать слишком большой дар не всегда хорошо, — сказала та часть Римо, которая заключала в себе Синанджу.

Мастер Синанджу, получивший в дар целую провинцию, научился искусству управления, но утратил редкостное искусство владения своим телом. Согласно хроникам Синанджу, его чуть не убили, и он мог умереть, не передав своему преемнику секреты Синанджу. То, что он успел передать, — в измененной и ослабленной форме — получило название «Боевые искусства Востока».

Синанджу было всегда, это — единственная истинная ценность. Уходят со сцены нации,

исчезает золото, а искусство Синанджу, передаваемое от поколения к поколению, будет жить вечно. Римо объяснил это Чиун, а тому объяснил его предшественник.

— Ты прав, — сказал Чиун. — Но ведь ценность дара определяется не его размерами. То, что я подарил тебе, не имеет цены, а ты разбазарил это, служа сумасшедшему Смиту. И я когда-нибудь жаловался?

— Всегда, — сказал Римо.

— Не было этого, — возразил Чиун. — Ни разу. И тем не менее я видел лишь одну неблагодарность. Я сделал наследником богатств Синанджу белого человека. Почему я так поступил?

— Потому что единственный способный человек в вашей деревне оказался предателем, да и все остальные были не лучше. В моем лице ты нашел преемника, кому мог передать свои знания.

— Я нашел в твоем лице бледный кусок свиного уха, потребляющий мясо.

— Ты нашел того, кто был в состоянии воспринять Синанджу. Белый человек смог его усвоить, тогда как желтый — не мог. Обрати внимание — именно белый человек. Белый.

— Это расизм! — рассердился Чиун. — Откровенный расизм, и он особенно нетерпим, когда исповедуется низшей расой.

— Тебе был необходим белый человек, признайся!

— Я метал бисер перед свиньей, — сказал Чиун. — А теперь эта свинья заявляет, что я могу забрать свой бисер обратно. Я опозорил мой Дом! О Боже! Ничего более ужасающего я совершить не мог.

— Я нашел другой способ зарабатывать на жизнь, — сказал Римо.

И впервые за все время знакомства с Чиуном он увидел, как желтое, будто пергаментное, лицо, обычно такое невозмутимое, залила краска гнева. Римо понял, что совершил ошибку. Большую ошибку.

Глава третья

В 4.35 утра полковник Блич получил приказ от своего шефа. Приказ был отдан в форме вопроса. Готов ли он, интересовался шеф, вывести свою часть на выполнение первого задания? Для него, шефа, важно знать это: он хочет в недалеком будущем продемонстрировать соратникам свои отряды в действии.

— Так точно, сэр! — сказал на это Блич.

Он перевел свое круглое тело в сидячее положение и, не вставая с постели, записал время звонка.

— Имейте в виду, полковник: провал исключается. Если вы не готовы, я согласен подождать.

— Мы абсолютно готовы, сэр! В любую минуту.

Последовала долгая пауза. Блич ждал с карандашом в руке. За дверью были слышны размеренные звуки шагов личной охраны Блича. Его спальня напоминала тюремную камеру: жесткая кровать, окно, сундук с бельем. Кроме тостера и холодильника, в котором он хранил свои любимые булочки, и белой эмалированной хлебницы, где он держал джем двадцати двух сортов, в комнате ничего не было. Она выглядела даже более спартанской, чем солдатская казарма.

Если бы Бличу нужно было оправдать свое строгое обращение с солдатами — хотя с его точки зрения он обращался с ними вполне сносно, — вид его комнаты мог сослужить ему хорошую службу. Сам он оправдывал все, что нужно, своей миссией. Каждый раз, когда он смотрел на два портрета, висевшие на стене под флагом Конфедерации, потерпевшей поражение в войне Севера и Юга, он чувствовал, что готов на все во имя исполнения этой миссии. Не по чьему-то приказу, а исключительно по зову сердца он перешел из регулярной армии в эту, особую часть, откуда не было пути назад.