Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
6
Той же ночью Ник открыл на первой чистой странице свой последний красный дневник и, озаглавив разделы, как это делал и прежде, записал:
«Я сделал это. Я ее люблю. Я люблю собственную тетушку… Я видел этот капкан и попал в него. Я люблю Миру. Кого из двух? Не стоит себе отказывать, я люблю обеих. Это было немножко больно, но в это проваливаешься, как в звездное небо, до конца, всем своим сознанием! Теперь я несу за нее ответственность, я должен защищать ее от любой опасности, я должен дарить ей цветы… Главное в том, чтобы не предать ее. Кого? Миру? Главное
Плохо во всем этом лишь то, что я отвлекаюсь от основной задачи, от сути моего существования (может быть, только существования моей мысли, не знаю).
Я сделал серьезный шаг.
Мне семнадцать лет. Я могу прожить до восьмидесяти, это максимально. Я не буду тратить свою жизнь на удлинение жизни, не буду жертвовать наслаждениями и познанием во имя того, чтобы просто подольше просуществовать. Это так же глупо, как потратить жизнь лишь на то, чтобы хорошо подготовиться к следующей жизни. Неизвестно, есть ли что-то следующее.
Потратишься на познание истины? Глупо. Все, кто потратился, не достигли ее, по крайней мере так утверждали перед смертью.
Мой дневник наивен. Дневник подростка не может быть иным, я отмечаю здесь подробно каждый шаг своей мысли, это важнее, чем бороться за хороший слог.
Дневника никто не увидит. Пусть он будет примитивен. Для меня каждая строка здесь значит в тысячу раз больше, чем для любого другого. Я определяю себе основную задачу: понять, кто управляет людьми. Мне известно следующее:
1. Официальные правительства — это чистая бутафория.
2. Небесные и зачеловеческие силы можно рассматривать в контексте человека лишь как явление природы, какое бы влияние они ни оказывали.
3. Управлять могут люди невидимые (не скрытая мафия, не теневики). Скорее всего управляют гении, живущие самой обычной банальной жизнью. Им не требуется даже маскировка, они в ней — как в панцире, в своей обыденности.
4. Я должен найти эту группу. Я должен спросить у них, могу ли я управлять? Не как масоны, но подлинно, может быть, я достаточно для этого талантлив.
Теперь так. Основные подходы и опыты:
Чтобы хоть как-то приблизиться к главному вопросу, я должен убить человека. Я должен еще раз попытаться. Страшно. Я должен отнять жизнь у кого-то. Без мотива. Мотивом является только самоутверждение и совершенствование. Хорошо бы, представился случай убить кого-то, например, где-нибудь на войне! Нужно понять, где сегодня идет война и как туда дешево добраться… Война — это лучший способ, чтобы безболезненно для судьбы совершить убийство. Если убивать, то, наверное, убивать лучше женщину, так опыт будет значительно полнее. (Есть же на войне женщины?) Убивая женщину, я могу представить себе, что убил и всех ее возможных младенцев, таким образом собственной рукой обрубил какое-то чужое огромное генеалогическое древо. Таким образом внес небольшую, но подлинную лепту в подлинное управление этим миром. Женщину! А в общем, как получится!»
Дальше
I. ЛЮБОВЬ — ЭТО ТО, ЧТО НЕ ОКУПАЕТСЯ!
II. ГЛАВНЫЙ ВОПРОС: КТО ПОДЛИННО УПРАВЛЯЕТ.
III. ВСЕ ПРОЙДЕТ.
Глава вторая
1
Деревянная лесенка оказалась у ног сырым колодцем. Кроме того, там, внизу, во дворе была какая-то нечеловеческая возня. Постанывание… Замерев наверху лестницы, он прислушивался. Он пытался сосредоточиться на звуках, только бы уйти от своих мыслей.
В чужом городе, в чужом доме, так странно вписавшемся в самую середину цветущей горы, под треснутым потолком, в соседстве темного зеркала как ей удалось заснуть? Ли всегда боялась чужих зеркал. Почему она повернулась на спину, тогда как обычно она спит на левом боку, зачем эти влажные губы чуть приоткрыты, зачем они держат в напряжении больше даже, чем странная ситуация, сложившаяся в последние часы, зачем она вцепилась рукой в край одеяла, или, может быть, она не спит?
Он осторожно сошел с деревянной кровати и, растворив дверь, оказался на воздухе, на высоко стоящей квадратной площадке. Ему было грустно. Он хотел, хотел думать об этом, вываляться в этом всем своим сознанием, переломать в голове тысячу нежных фраз, уснуть рядом, не прикоснувшись даже мизинцем к ее открытой руке.
Подошва повисла над деревянной ступенькой, опасаясь печального скрипа. Он не мог наступить. Он замер, наверное, он испугался. Опять возня, хрип, отчетливый туповатый скрежет. Глаза заболели, одолевая темноту. Во дворе внизу был большой металлический навес на тонких стойках. Между стойками звезды. Выпирали из-под навеса лунные тени — глиняные и каменные идолы. Одна тень перевернулась и вдруг заковыляла через двор. Мохнатое пятно — обыкновенная собака. Вот тебе и все ужасы ночи. Он запрокинул голову. Звезды потоком скатывались по гребню далекой горы.
С носка нога опустилась на ступеньку. Никакого скрипа. Бесшумно сбежал вниз. Постоял во дворе. Никого и ничего. Ни художников, ни скульпторов, ни женщин в черных платках. Отгуляли на сегодня. Все вино выпито, все тосты сказаны. Двухстворчатые двери нараспашку. Тихо-тихо вокруг. Собака подошла и потерлась носом о его колено.
— Не надо… — склонившись, прошептал он и кончиками пальцев пригладил вислое горячее ухо. — Ты, конечно, напугал меня, молодец!
Собака обиженно фыркнула. Ударила хвостом и скрылась между двухстворчатых дверей. Было слышно, как она тяжело завалилась там, внутри, в зале, перевернулась — ленивая лапа царапнула по половице, — заскулила без злобы, потом затихла.
Воздух вокруг был густой, холодный. Понятно, море-то рядом совсем, полкилометра, не больше, но его не слышно. Ветра нет.
2
Их автобус опоздал на полчаса и в результате искупался в тропическом ливне. Ливень был теплый, с красивыми длинными молниями, и он был как нельзя более кстати.
Указывая сломанным красным зонтиком на монастырский холм, Ли сказала:
— По-моему, нам туда не забраться! — глаза ее блеснули, задиристые, зеленые, и опять стали слегка печальны. — Высоко. Умрем по дороге!