Церковный сад
Шрифт:
Я, кстати, говорила с этим молодым человеком. Он… ну, как сказать. Неглуп. Он, помню, говорил мне, что… что пишет роман, который изменит… то ли миросозерцание, то ли… мировоззрение людей. Впрочем, это, по-моему, одно и то же. Ладно, не суть. Так вот. Изменит… мировоззрение по крайней мере тех, кто его прочитают. Говорил… говорил, помню, что это великая вещь. Горделив он был, однако, ничего… ничего не скажешь. Это, знаешь, немного… немного отталкивало.
И вот… вот недавно я спросила у него, верит ли он в Бога. Он лишь кашлянул и сказал: «Если бы он был, я бы не писал свой роман. И мать бы мою поезд не переехал, когда она во время очередной передозировки прыгнула на рельсы». Настолько ли он… он изверился, что Ты отправил его туда…
Впрочем… впрочем, не мне решать! На то есть причины. Наверное. И то если… если Ты есть. Много несовпадений всяких, знаешь. Иногда. Ну думается мне так иногда. Прости грешную. Это все размышления, но, как бы то ни было, все равно… все равно – Ты моя надежда, Ты моя вера. Единственная причем. Единственная. Получается, когда медицина бессильна… в дело… в дело вступает вера. У каждого она своя, но я верю… я верю, что не важно, какова вера, – важно верить настолько сильно, насколько ты можешь. Вот не знаю. Мне кажется, что тогда ты получишь то, что так сильно желаешь. Тот парень, быть может… быть может, и не хотел ничего. Закончить свой загадочный роман и… умереть. Хах. Но правильно ли это? Это… это воля, как-никак. Неужели, Господи, от нашей воли зависит… зависит вся наша жизнь? Во всех… во всех ее проявлениях?
Неужели… неужели… нет страшнее… страшнее ничего неправильного выбора?..
Слово шестое. День 5. Четверг
Сегодня, Господи… сегодня мне довелось прочитать рукописи этого студента. Знаешь… Это конечно, нечто. Нечто… нечто настолько глупое и жестокое, что… мурашки… Мурашки по телу от такого начали появляться… Нет, наверное, не глупое, но очень и очень нечеловечное.
Оказалось… оказалось, что он завещал передать незаконченный роман мне… Да, я сам удивилась. Мне – потому… потому что он верил, что я пойму смысл и… ту гениальность произведения, о которой он говорил. Если это и гениальность, то точно не от Тебя…
Ты знаешь, я вчера… я вчера ошиблась. Важно… очень важно то, во что веришь. Сильная… сильная вера – это правильно. Но если веришь во что-то… во что-то подобное тому, чему верил этот студент… Господи! То можно… можно в итоге… погрязнуть в этом и…
Я понимаю теперь, от чего он умер: это далеко не Твоя воля, но его. Он выбрал этот путь, он от него и умер. Неважно, что это за путь – мне и вспоминать даже не хочется, честно говоря. Но он… он сам пострадал от своего пути.
Я прочитала это произведение. Оно… оно сложное, оно… оно отчасти интересное… но… в нем… в нем нет ничего человеческого. Ничего. Все там настолько жестоко, настолько зверски… что мне стало тошно от такого… Такое не может понравиться человеку, я в это искренне верю…
Возможно… возможно, это не мое дело совсем… возможно… возможно, я не имею на это право… но… мне так плохо стало от этих слов… от этих слов, не имеющих никакого отношения к жизни… к каким-то простым истинам… Нельзя верить во что попало, потому что… потому что…
…Короче говоря, я уничтожила эту рукопись. Навсегда. Не место ей в нашем мире.
Слово седьмое. День 6. Пятница
Господи! Господи! Господи! Слышишь ли… слышишь ли Ты меня? Видишь ли? Ты знаешь, (наверное, знаешь); все как всегда. Тяжело… ой, тяжело! Ой, тя-яжко… Но… так, все, хватит. Слезами делу не поможешь.
Паша мой сегодня меня удивил. Прямо… прямо до слез. После сегодняшнего я… я, помню, я вышла из палаты и долго-долго плакала. Не знаю почему. Ну ты и сам видел…
Сегодня я столкнулась с такой… Дай я вкратце расскажу, сквозь радость и слезы. Я зашла в палату в послеужинное время – свет в палате горел еле-еле, врачи разошлись; ну, знаешь, спокойное такое время. Приятное. И
Я в испуге подошла к сыну и спросила у него, мол, что с ним такое и что он делает? Плохо ли ему? Спазмы? Господи! Как вспомню, сердце сжимается и режет вновь. А он мне, значит, говорит: «Нет, мам. Все хорошо. Ты знаешь, я перед школой частенько в храм заскакивал, который около нее стоит такой… величавый… золотой. Мне всегда там нравилось. Я всегда туда проскакивал промеж людей и постоянно к одному и тому же дяденьке подходил. И смотрел на него, знаешь. А он на иконе нарисован, на огромной такой. Волосы длинные его и густая-густая борода… как у деда Максима. Подбегал я к нему, смотрел на него и дальше в школу шпарил. А тут он сам ко мне пришел вдруг. Как я был рад его видеть! Очень! Он говорил шепотом, но я все понял. Мы с ним немного поговорили, он рассказал мне про рай. Говорит, место такое есть, и я там окажусь. Что это? Мы куда-то переезжаем? Очень милый дяденька… чем-то папу мне напоминает. Не знаю почему».
Я вышла, кх-кх, я вышла и начала плакать, просто плакать, Господи. По-матерински. По-женски. И не потому что от печали, знаешь, и не потому что от радости. Не знаю. Я вдруг, я в одночасье осознала, что все… все давным-давно предписано. Но и… но и… Господи, пожалуйста, не надо!.. но и то, что это знак, предвосхищающий смерть. Смерть… смерть… А-а-а! Господи, прошу! Нет! Нет! Нет! Не смерть, только… только не она! Господи!
Я… знаешь… я обрадовалась сначала за то, что Паша отойдет в рай, но сразу, сразу же опечалилась за то… за то, что смерть к нему все ближе и ближе подходит, мелкими такими шажочками, но такими… стремительными. Господи, упаси! Господи, упаси! Господи, упаси! Господи! Улучшений нет. Врачи все говорят одно: остались считаные дни. Господи! Неужели… неужели это так?… Я не верю, ну, знаешь… мне это помогает держать хват. Но сил не хватает, правда: я устала. Не сплю которую ночь. А теперь и не знаю вовсе: может… может, сын мой с пустотой говорит? И я, возможно, с пустотой говорю?
А… может… Это ли ты к сыну моему приходил, Господи?..
Слово восьмое. День 7.
Утро
Господи! Господи! Господи! Ты ли это отозвался? Господи! Сегодня ночью… сегодня ночью… приснился мне… ну… достаточно странный сон. Но он такой! Удивительный! Я сижу на лавочке: кажись, все страхи испарились и жизнь не знает уныния. Совсем. Умиротворение. Полное. Но все-таки… все-таки, знаешь, что-то одолевало меня в тот момент. Непонятно. Вроде кругом солнце. Пекло. Пение соловья. Помню пение соловья. Может, синицы. Но пение помню. Может, сверчков. Вокруг пустота – только я. Ни души… Ни души. Сижу я, и все вокруг есть – вода, еда, солнце, дом позади меня. Но никого. Полный покой. Полное умиротворение. Но что-то одолевало меня. До сих пор не могу понять, что именно.
Сидела я так по итогу несколько минут, во сне так точно. Почему я помню минуты – потому что… потому что они казались… такими длинными… И… с каждой секундой мне становилось все… труднее, тяжелее, и мир вокруг меня начал враз мутнеть. И все… и все из-за этого… что ли… пустого чувства. Пустота? М-м… может, она. Не знаю. Я сидела и страдала. Солнце сменилось мраком, тучи давили на сознанье. Холодало.
И вот я сидела-сидела, и в итоге ко мне подошла женщина. В платке. С крестом в руках. Немаленьким, кстати. Помню… помню он был золотым, но тонким. В правой руке, вроде… или в левой. Села на лавочку. Рядом со мной, помню. И красивая такая, скромная, кроткая, одновременно с тем… мудрая, что ли. Ну, мне так показалось. Мне в последнее время много что кажется. Я так, кстати говоря, и не поняла, кто это.