Цесаревич и балерина: роман
Шрифт:
Иосиф часто успокаивал плачущую сестру, и не один раз сердце сжималось болью. В такие минуты еще больше крепло желание бросить это идиотское занятие. Ведь все более-менее разумное по земле ходит двумя ногами, а не кружится на одной, словно в какой-то безумной пляске святого Витта!
Иосиф вновь налил себе вина, но не пригубил его, так как отец, продолжая свой бесконечный спич, зыркнул на сына столь свирепо, что тот замер.
Наконец, театрально вскинув руки, Феликс Иванович завершил свой бесконечный тост, и разом все пришло в движение. Умная собачонка, тонко уловив перемену настроения, завиляла
– Опять грустишь? Нельзя. Грех в такой праздник букой сидеть. Смотри, как весело. И потом, ты все пьешь, а ничего не ешь. – И Юля щедрой рукой стала накладывать брату в тарелку разносолы. – Ты знаешь, я случайно в костеле встретила Анечку Иогансон. Так похорошела.
– А по-моему, сильно постарела.
– Ужасно, что ты так говоришь. Ведь когда ты был в нее влюблен, ты не замечал, что она на семь лет старше тебя. Неужели все прошло?
– Все в жизни проходит…
– Неправда. Все остается с нами. Пока жив человек.
– Какая нынче Юля у нас красивая, – перебила разговор мать, залюбовавшись дочерью.
Юля, зло на нее взглянув, занялась собакой.
«Конечно, для домашних она самая красивая, – подумал Иосиф. – Но, положа руку на сердце, в балетных джунглях Юлия слывет красавицей не случайно. Просто ей никто не завидует. Никому не переходит дорогу».
На самом деле в кордебалете, особенно на первой линии, стоят прехорошенькие. Каждую из них непременно лорнирует сиятельный вельможа, убеленный сединой… Справедливости ради, не только содержанками они становились. Но сердчишко билось у легкокрылых нимф, когда из окошка кареты делали они тайный знак лейб-гвардейцу, стоявшему близ служебного входа в темени Крюкова канала. Приходило время, и танцорки освобождались от старцев и, словно обезумев, проводили время в загородных ресторанах, в офицерских пирушках. Горячили кровь страстные поцелуи на морозе. В предрассветной мгле рысаки мчали в сторону столицы империи, мимо голубых елей, полосатых будок и шлагбаумов. А в заснеженной кибитке прикорнула на плече с золотистым эполетом танцорка…
– …Ты чего на меня так смотришь? – перехватила пристальный взгляд Иосифа Юлия.
– Придет сегодня твой барон? – спросил Иосиф.
– Обещал. Странно, все его ждут. Даже папа расспрашивал. Не терпится сделать из барона шута горохового. Скучно стало? – зло спросила Юлия.
В ответ Матильда победно рассмеялась.
– Что, смешинка в рот попала? Я иногда ненавижу твой смех…
– Маля, ты так хорошо смеешься, – оживился отец. – Я тоже хочу смеяться. Что тебя так рассмешило?
– Просто. Без всякой причины.
– А смех без причины – признак… Нехороший, одним словом, – по-детски обиделся отец и устало зевнул.
– Скукотища… – проговорила Матильда, усевшись за игральный столик с колодою карт в руках.
– Матрешка, ты у нас заядлая картежница. Во что играют в пушкинской
– В фараона, – мгновенно ответила Матильда, раскладывая пасьянс. – В него проигралась старая графиня. Как и в покере, в этой игре не обходятся без блефа. Главное – как метать банк. Предлагаю партию в штосс.
– Я не умею, – сказала Юлия.
– Проще пареной репы. Банкомет кладет направо и налево от себя…
– Видела бы ты сейчас себя со стороны. Чистая цыганка… Карты просто липнут у тебя к рукам, – усмехнулась мать.
– Со стороны виднее. Впрочем, со стороны я себя вижу только в балетном классе. Хотя мне мешает, когда смотрю на себя в зеркало, – бросала слова Матильда, не переставая перебирать карты.
– Я когда-то неплохо играл в вист, – пробормотал отец устало. Глаза его слипались. – Там надо сделать большой… – не договорив, отец зевнул.
– Большой шлем. Несколько раз я его делала и брала все тринадцать взяток. – Глаза Матильды разгорелись, и она даже привстала из-за стола.
– Ты плохо кончишь, Малечка, если не поймешь, что карты многих сгубили. Спускали целые состояния, – проговорил отец.
– Или выигрывали! – Глаза Матильды фосфоресцировали. – Родиться бы мне гусаром.
– Матильда – моя дочь! – оживился отец. – Я был такой же азартный! Вот ты вспомнила гусар… У них был девиз: «Если в пистолете две пули и одна не попала в цель, другую пулю – в висок». Кшесинским пока вторая не понадобилась. Сразу, с первой пули – в цель… Только побеждать! Это на роду у нас написано. Я горжусь, когда говорят: «В этом доме живет первый мазурист».
– Кто говорит? – спросила мать.
– Прохожие. Идут мимо нашего дома и говорят. Сам не раз слышал. Маля, думаю, никому не отдаст право быть первой…
– Папа, стоит ли целая жизнь мазурки… Пусть даже в первой паре, – ухмыльнулся Иосиф.
– Стоит, – убежденно проговорила Матильда. – Если ты лучший и это дало тебе имя и славу. Как нашему папе.
– Но это долгий и не единственный путь, – как бы про себя проговорил Иосиф.
– Иного не дано! – патетически взмахнул руками отец. – Все решается там! На сцене! Там – как пред вратами рая. Там спросится многое…
– Многое. Но не все… – загадочно проговорила Матильда.
– Главное – желание, – вступила в разговор мать.
– Мама… Благими намерениями вымощена дорога в ад. Все решается на сцене? Решается там, где решают. – Матильда метнула карту.
– Это знает любая кордебалетная: чтобы продвинуться, надо иметь связи и покровителя… И прекрасно это делается, что мы, не знаем? Фамилии назвать? – вспыхнула Юлия.
– Чем отличается кошка от собаки? – спросила Матильда. – Тем, что она сумела себя поставить… Если сама себя ценить не будешь…
– Мне решительно не нравятся эти разговоры, – вспыхнул отец. – Ты сначала закончи школу, а уж потом нам, прожившим жизнь, будешь преподносить трактаты. К слову сказать, преглупые и мало приличные. Эка удивила… Трудиться надо, в поте лица. Успех сам собой и придет.
– Само собой ничего не придет. Сам себя не похвалишь…
– Уж не собираешься ли ты заняться рекламой собственной персоны со школьной скамьи? – осторожно пошутил отец.
– Потом поздно будет, – серьезно ответила Матильда.