Цесаревич

Старый Денис

Я не мог не взять с собой Екатерину, в письме была четко указана воля императрицы на это обстоятельство. Пусть идет со мной, но мы уйдем при первой же возможности, а потом вновь попадёт под домострой. Таких обязательных приемов и за год не много, до заседания Синода так и вовсе может уже и не быть, так что успеет прочувствовать традиционный семейный быт царского семейства.

Императрица выглядела довольной, пыталась улыбаться, но для тех, кто хоть немного знал Елизавету не как императрицу, а человека, было видно — чувствовала себя не очень, и присутствие давалось сложно. Искренняя улыбка появилась на лице государыни только тогда, как

она первая в России попробовала шоколадные конфеты с начинкой из молотых орехов. Пока такие конфеты планировалось поставлять только Елизавете, ну и за немыслимые деньги по специальному заказу. Производство было еще кустарным, каждая конфета отличалась от иной и была отдельным шедевром, но фабрика строилась, а запасы какао накапливались.

— Петр Федорович, государь-цесаревич! — сквозь звонкий смех какой-то из фрейлин, увидела нас императрица и призвала к себе.

Мы пришли уже как полчаса назад, но сперва сразу не нашли государыню, чтобы вручить ей подарок, а после были втянуты в круговорот великосветского общения. Все, кто мало-мальски что-то из себя представлял при дворе, стремились выразить свое почтение и восхититься нарядом Екатерины. Свое раздражение этими словоблудиями я старался не показывать. Екатерина Алексеевна не жаловалась, а с неким вызовом говорила с каждым, стараясь демонстрировать свой статус Великой княгини.

Елизавета Петровна была в окружении своей неизменной свиты. Все три Шуваловых, Алексей Разумовский, Бестужев-Рюмин. Ломоносов же с избыточным пафосом читал очередную оду восхваления, причем и Елизавете и Ивану Шувалову. Подхалим!

— Милая, — с некоторым недовольством произнесла государыня, обращаясь к Екатерине Алексеевне. — На такого мужа, как Петр, молиться надо. Такие украшения на тебе! Красота какая!

— Не серчай, государыня, — сказал я, поцеловал руку императрице и протянул шкатулку.

— Едрит твою…- высказался Разумовский, сразу смущаясь от несдержанности.

В сравнении того, что было надето на Екатерине, подаренные императрице украшения имели и камень побольше и оправу побогаче, богаче всего, что было на дамах в этот вечер, ну или уже ночь.

— Оставьте нас все, — неожиданно твердым и жестким голосом сказала Елизавета, создавая первый «скандаль» приема.

Мало того, что свита, что была при государыне, услышала и прониклась тоном, так еще шарахнулись находящиеся вокруг придворные. Резко замолчал Ломоносов, фрейлина-хохотушка аж закашлялась. Моментально никого в радиусе метров десяти не стало.

— Это добрый подарок, мне нравится, — сказала императрица тоном, который никак не вязался с благодарностью за презент. — Ты заигрался, Петруша!

— Государыня, Вы о чем? — недоуменно спросил я, сама же давала индульгенцию на потрепать Шуваловых.

Большой крови избежали, а то, что мошной своей они слегка поступились, так сами шли на риски.

— Матушка, ты позволишь переговорить с Петром Федоровичем? — проблеял, словно баран, Александр Шувалов, нарушив повеление императрицы, подходя к нам.

— Ты, Алексашка, не понял воли моей? — громко сказала императрица, роняя авторитет главы Тайной канцелярии, а после, уже тихо добавила. — Али страшишься, что Петр поведает мне чего?

— Простите, государыня, — испуганный Шувалов поклонился и, не разворачиваясь, сгорбленно, посеменил прочь.

Я стоял и молчал, лихорадочно думая, что могло произойти, чтобы Елизавета вот так прилюдно унизила одну из своих опор на троне. Крайне сложно

оказаться вот такой ситуации, когда не знаешь, что именно происходит, а главное, почему.

— Шуваловы в казну отдали аж девять сотен тысяч рублей, — начала Елизавета после долгой паузы. — То недоимки их, что наворовали. Я простила, ибо осознали…

Начало разговора с тетушкой немного проливало свет на ситуацию, и было крайне негативно для меня. Получается, что сейчас вывали я компромат, и та его часть, что касается финансовых операций и недоимок в казне, уже не важна. Да, награбили они больше миллиона, многим больше. Вот только не дураки Шуваловы, особенно Петр, посмотрели на доказательства, проанализировали, как и чем могут прикрыться, выявили, что имеет мало доказательств, определили сумму доказуемых преступлений. Вот ее то они и отдали, так что эта часть компромата — бумага для растопки печи.

— Государыня, так не только в воровстве серебра виновны Шуваловы, — сказал я и поморщился.

Петр Федорович так боялся свою тетушку, как и Шуваловых, что и сейчас провоцировал меня на нервозность. Я до попадания в подобной ситуации оставался бы спокойным.

— Так за тем Александр Иванович и хотел порушить наш разговор, что страшится, что я про мазь для Бекетова прознаю, так знаю я. Ваня раскаялся и грех тот отмолил, а я отослала Бекетову десять тысяч рублей.

Были другие грешки за Шуваловыми, но я смолчал, остальные факты звучали бы, как ябеды подростка, даже ребенка.

— Что, государыня сказывали тебе обо мне? — спросил я прямо.

И тут на меня вылили, причем, как я задним числом понимал, немало истины. Вот почему все «задним»? Нужно было что-то сделать, чтобы пьяные морды не кричали по кабакам глупости, посадить в тех кабаках своих людей, хотя бы. С деньгами нужно было аккуратно. А то получается, когда своим серебром дыры в бюджетах закрываешь, то никто не скажет «не нужно». Только станешь покрывать потраченное — казнокрад, однозначно. А тут еще и казаки. Да я же для общего дела, не собирался я смещать тетю, я и без того первый в очереди на престол, а Елизавета больна. Может, только немного я ускоряю процессы, но очень даже гуманными способами — жирная еда, да сладости без меры. Меня даже обвинили в намерении сломать устои Российской империи, в частности крепостничество, которое по исконно русскому общественному договору. Мол, крестьяне работают на бояр, а те их защищают и помогают. Больше всего зацепило императрицу мое безразличие к старообрядцам, что были у меня на службе. Я и не интересовался особливо, кто как креститься, а надо было.

— Что скажешь? Племянник? — закончила Елизавета и обмякла на кресле. Нет, она была в сознании, просто устала и удобно расположилась на мягком кресле, наплевав на какие-то условности.

— Неразумен я, государыня, хулы на тебя никогда не взводил, то, что бают в трактирах, так пьяное мужичье, придумывают себе небылицы, — сказал я и стал ждать своей участи, понимая всю несуразность оправданий.

Молчание было долгим, а потом Елизавета Петровна сказала:

— Перед тем, как взять престол своего отца, меня вызвала к себе Анна Леопольдовна и спросила, не замышляю ли я супротив ее. Тогда мы лили слезы, я клялась ей в том, что ничего не измысливаю… — государыня посмотрела мне в глаза. — В тот же день, но вечером, я поехала к преображенцам, и мы вошли во дворец и арестовали и Анну и ее сына Ивана. Нынче в гвардии неспокойно, понять нужно, как сладить все по-доброму.