Цетаганда
Шрифт:
— Он не в моем вкусе, — процедил Айвен сквозь зубы.
— Так прояви свою инициативу!
— Нет у меня инициативы. Я выполняю приказы. Так гораздо безопаснее.
— Отлично. Я приказываю тебе проявить свою инициативу.
Айвен пробормотал крепкое непечатное словцо.
— Я еще пожалею об этом, ведь знаю, что пожалею.
— Просто потерпи еще немного. Все будет кончено через несколько часов. — «Так или иначе».
— Это ты уже говорил позавчера. Ты врал.
— Это не
— Помнишь тот раз, когда мы нашли под Форкосиган-Сюрло тот старый партизанский оружейный тайник, и ты уговорил меня и Елену помочь тебе раскочегарить старый танк на воздушной подушке? И как мы въехали на нем в амбар? И амбар рухнул внутрь? И моя мать два месяца держала меня под домашним арестом?
— Нам было по десять лет, Айвен!
— Я помню это, как вчера. И как позавчера, тоже помню.
— В любом случае, тот старый сарай практически разваливался. Сэкономили денег на вызов бригады по сносу. Ради бога, Айвен, пойми: сейчас это серьезно! Нельзя сравнивать это с… — Майлз осекся, поскольку Форриди распустил своих людей и, еле заметно улыбаясь, вновь повернулся к двум молодым посланникам. Он сопроводил их в Зал Лунного Сада.
Майлз был удивлен, увидев такую банальную вещь, пусть даже целиком выполненную из цветов, как надпись, украшавшую арку входа в лабиринт усыпавших естественный склон тропинок и спускавшихся по нему вниз. 149-я Ежегодная Выставка Биоэстетики, Класс А. Посвящается памяти Небесной Госпожи. Именно это посвящение превратило выставку в обязательное место посещения в расписаниях светских дел для всех учтивых посланников, прибывших на похороны.
— Здесь состязаются хаут-женщины? — спросил Майлз у протокольного офицера. — Я подумал, это было бы в их стиле.
— Настолько, что никто другой не смог бы победить, если бы они участвовали, — ответил лорд Форриди. — Они проводят свое очень приватное ежегодное собрание в Небесном Саду, но оно отложено до окончания официального траура.
— Так… Эти гем-женщины экспоненты, м-м, подражают своим хаут-сестрам?
— Во всяком случае, пытаются. Таковы здесь правила этой игры.
Экспонаты гем-леди выставлялись не рядами; а каждый устанавливался индивидуально в собственном углу или на изгибе тропинки. Майлзу на секунду стало интересно, какого рода закулисные подтасовки идут ради выигрышных площадок и мест, и что в смысле статуса дает успех при получении самых лучших, и доходит ли эта конкурентная борьба вплоть до убийств. Ну, до морального уничтожения, по крайне мере, доходит, решил он, судя по обрывкам разговоров между группами прогуливающихся неподалеку гем-леди, восхищавшихся и наводивших критику.
Его взгляд остановился на огромном аквариуме. Рыбок окружало тонкое оперение плавников, а окраска радужной чешуи в точности соответствовала узору лицевой раскраски одного из гем-кланов: ярко-синий, желтый, черный и белый цвета. Рыбки кружились в неком подводном гавоте. Это было бы не слишком поразительно в смысле опыта в генной инженерии, когда бы гордым и полным надежд экспонентом этого произведения не оказалась топтавшаяся рядом девчушка лет двенадцати. Казалось, она была талисманом
Синие розы и черные орхидеи были настолько обычным делом, что использовались просто как обрамление для настоящих экспонатов. Юная девочка прошла мимо них вслед за своими гем-родителями с единорогом около полуметра ростом, резво бегущим за ней на золотой цепочке. Это даже не экспонат… возможно, коммерческий продукт, насколько понял Майлз. В отличие от Хассадарской Окружной Сельскохозяйственной Ярмарки, похоже, что полезность здесь в расчет не принималась. Ее даже могли счесть недостатком. Состязание было ради искусства; жизнь просто была средством, биопалитрой, предоставляющей эффекты.
Они задержались, чтобы облокотиться на перила балкона, откуда открывался частичный обзор вниз на склоны висячих садов. Что-то зеленое мелькнуло у его ног, и Майлз опустил глаза. Клубок лоснящихся листьев и усиков полз вверх, по спирали обвиваясь вокруг ноги Айвена. Красные цветы медленно раскрывались и закрывались, выдыхая глубокий и изысканный аромат, хотя, по общему впечатлению, они, к сожалению, напоминали рты. Целую минуту Майлз заворожено смотрел, прежде чем прошептать:
— Э-э, Айвен?… Не двигайся. Но посмотри на свой левый сапог.
Пока Майлза наблюдал, еще один усик плавно обвился вокруг колена Айвена и продолжил свое восхождение. Айвен глянул вниз, дернулся, и выругался.
— Черт, что это? Сними это с меня!
— Сомневаюсь, что оно ядовито, — неуверенно сказал протокольный офицер. — Но, вероятно, вам лучше стоять спокойно.
— Я… думаю, это ползучая роза. Какая энергичная маленькая штучка, не правда ли? — Усмехнулся Майлз, и склонился ближе, внимательно разглядывая растение на предмет шипов, прежде чем протягивать руки. Они ведь могут втягиваться или еще чего. Полковник Форриди сделал нерешительное движение, желая его удержать.
Однако прежде чем он совладал с нервами, чтобы рискнуть кожей и плотью, пухленькая гем-леди с огромной корзиной уже торопилась к ним по дорожке.
— Ах, вот ты где, поганка! — вскричала она. — Прошу прощения, сэр, — обратилась она к Айвену и, даже не посмотрев на него, встала на колени у его сапога и начала распутывать жертву своего преследования. — Боюсь, перестаралась сегодня утром с азотом…
Роза позволила освободить свой последний усик, который с сожалением отцепился от сапога Айвена, и была бесцеремонно водворена в корзину с еще несколькими извивающимися розовыми, белыми и желтыми беглянками. Женщина, высматривая тут и там, за углами и под скамейками, поспешила дальше.
— Думаю, ты ей понравился, — сообщил Майлз Айвену. — Феромоны?
— Замолкни, — прошипел Айвен в ответ. — А то окуну тебя в азот и выставлю под… Боже праведный, что это?
Повернув за угол, они вышли на открытое пространство, демонстрировавшее красивое деревце с большими пушистыми листьями в форме сердца, покрывавших две-три дюжины ветвей, которые дугой выгибались верх и вновь, чуть качаясь, склонялись под тяжестью стручков с плодами на конце каждой ветви. Плоды мяукали. Майлз и Айвен шагнули ближе.