Цезарь и Клеопатра
Шрифт:
Фтататита (мрачно). Да отсохнет у тебя язык за такие слова! Иди! Пришли сюда Луция Септимия, убийцу Помпея. Он римлянин; может быть, она послушает его. Ступай!
Потин (зловеще). Я знаю, к кому мне пойти…
Фтататита (подозрительно). К кому же?
Потин. К римлянину помогущественней, чем Луций. И запомни, домоправительница: ты думала, до того как явился Цезарь, что будешь со своей кликой править Египтом от имени Клеопатры; я воспротивился этому…
Фтататита (прерывает
Потин. Лучше я или даже ты, чем женщина с римским сердцем; а это то, чем стала теперь Клеопатра. Пока я жив, она не будет править. Запомни это! (Уходит.)
Близится время обеда. Стол накрыт на кровле дворца; туда-то и поднимается Руфий, ему предшествует величественный придворный с жезлом; сзади идет раб и несет на руках инкрустированный табурет. Преодолев бесчисленные ступени, они, наконец, вступают под внушительную колоннаду кровли. Легкие занавеси протянуты между северными и восточными колоннами, дабы смягчить жар лучей заходящего солнца. Придворный подводит Руфия к одному из этих затененных мест. Шнур от занавесей висит между колоннами.
Придворный (с поклоном). Римский военачальник будет ожидать Цезаря здесь.
Раб ставит табурет около самой южной колонны и исчезает за занавесями.
Руфий (усаживается, он несколько запыхался). Уф! Вот это лестница! Высоко ли здесь?
Придворный. Мы на кровле дворца, о любимец побед!
Руфий. Хорошо, что любимцу не нужно карабкаться еще выше.
С противоположной стороны, пятясь, входит второй придворный.
Второй придворный. Цезарь идет.
Входит Цезарь. Он только что выкупался и облачился в новую пурпурную шелковую тунику; вид у него сияющий, праздничный. За ним идут два раба и несут легкое ложе – нечто вроде скамьи, украшенной тонкой резьбой. Они ставят его возле самой северной из затянутых занавесями колонн и исчезают. Оба придворных с церемонными поклонами следуют за ними. Руфий встает навстречу Цезарю.
Цезарь (подходя к нему). А, Руфий! (Разглядывает его одеяние с восхищенным удивлением.) Новая перевязь! Новый золотой эфес на мече! Да ты подстригся! А бороду – нет, непостижимо уму! (Нюхает бороду Руфия.) Так и есть! Клянусь Юпитером Олимпийским, он надушился!
Руфий (ворчливо). Ладно, ведь не для себя же я старался.
Цезарь (нежно). Нет, Руфий, сын мой, для меня, конечно. Дабы почтить день моего рождения.
Руфий (пренебрежительно). День рождения! У тебя каждый раз день рождения, как только надо умаслить какую-нибудь смазливую девчонку или утихомирить какого-нибудь посла. За последние десять месяцев у тебя их было семь.
Цезарь (сокрушенно). Да, Руфий, это верно. Никак не могу отучить себя от этих маленьких хитростей.
Руфий. Кто обедает с нами,
Цезарь. Аполлодор, сицилиец.
Руфий. Этот щелкопер?
Цезарь. Полно. Этот щелкопер – забавный враль, всегда может рассказать что-нибудь, спеть песню и избавляет нас от труда расточать любезности
Клеопатре. Что для нее два таких старых политика, эдакие лагерные медведи вроде нас с тобой? Нет, Аполлодор в компании – чудесный малый, Руфий, чудесный малый.
Руфий. Да, он немножко плавает, немножко фехтует… Мог бы и хуже быть. Вот если бы он еще научился держать язык на привязи!…
Цезарь. Да пощадят его от этого боги. Ох, эта жизнь воина! Скучная, грубая жизнь – жизнь дела. Это самое худшее в нас, римлянах. Труженики, работяги, пчелиный рой, обращенный в народ. То ли дело краснобай с таким умом и воображением, которые могут избавить человека от необходимости вечно что-нибудь делать!
Руфий. Гм, сунулся бы он к требе со всем этим после обеда! Ты замечаешь, что я пришел раньше, чем положено?
Цезарь. Н-да, я сразу подумал, что это неспроста. Ну, что случилось?
Руфий. Нас слышат здесь?
Цезарь. Наше уединение располагает к подслушиванию, но это можно исправить. (Дважды хлопает в ладоши.)
Занавеси раздвигаются, за ними открывается висячий сад, посреди которого стоит празднично убранный стол с четырьмя приборами – два на противоположных концах, два рядом. Конец стола, ближе к Цезарю и Руфию, уставлен золотыми ковшами и чашами. Величественный дворецкий наблюдает за целым штатом рабов, которые суетятся вокруг стола. По обе стороны сада идут колонны, и только в самой глубине – просвет, наподобие большой арки, ведущей на западный конец кровли, откуда открывается широкий горизонт. В глубине, посреди этой арки, на массивном пьедестале восседает бог Ра, с головой сокола, увенчанный аспидом и диском. У подножия его стоит алтарь из гладкого белого камня.
Ну вот, теперь нас видят все, и никому не придет в голову подслушивать нас. (Садится на ложе, которое принесли рабы.)
Pуфий (усаживаясь на свой табурет). Потин хочет говорить с тобой. Советую тебе повидаться с ним: тут какие-то козни среди женщин.
Цезарь. А кто это такой, Потин?
Руфий. Да этот, у которого волосы как беличий мех, – поводырь маленького царька, твой пленник.
Цезарь (досадливо). И он не убежал?
Руфий. Нет.
Цезарь (грозно поднимаясь). Почему? Зачем ты стережешь его, вместо того чтобы наблюдать за врагом? Разве не говорил я тебе, что пленникам надо всегда давать возможность бежать, если о них нет особых распоряжений. Ртов у пас и без него немало.
Руфий. Верно! Если бы у тебя было немного здравого смысла и ты позволил бы мне перерезать ему горло, наши рационы были бы целее. Но, как бы там ни было, он бежать не хочет. Три караула грозили ему, что проткнут его пилумом, если он снова попадется им на глаза. Что они еще могут сделать? Он предпочитает оставаться и шпионить за нами. Так же поступил бы и я на его месте, если бы имел дело с военачальником, страдающим припадками великодушия.