Cезон любви на дельфиньем озере
Шрифт:
Что меня больше всего раздражает в ученых-биологах – это то, что они считают смертным грехом приписывать животным человеческие чувства 5 . По их мнению, животные не умеют мыслить, они не могут любить или ненавидеть, а тем более ревновать. Возможно, даже самые умные из животных, такие, как дельфины и собаки, стоят по своему разуму несравнимо ниже человека, но много ли счастья принесла людям их способность рассуждать? Дельфины не воюют против себе подобных, не нападают на своих ближних, а, наоборот, помогают друг другу. Даже при родах у афалин роженице обычно помогают самки- «повитухи».
5
* В настоящее время этологи (этология – наука о поведении животных)
считают, что животные обладают и эмоциями, и зачатками мыслительной
деятельности, более того, многие из них – настоящие личности
Я убеждена, что дельфины способны испытывать самые разные эмоции. Как-то за столом во время обеда зашел разговор о том, что маленькие дети ревнуют родителей
Тут вмешался Валерий Панков, преподаватель университета:
– Животные не ревнуют, нельзя приписывать им человеческие чувства, – назидательным тоном произнес он.
Еще как ревнуют! Я вспоминаю дельфиниху Галку – очень сообразительное, гениальное на дельфиньем уровне существо, красу и гордость Севастопольской биостанции, куда я попала еще студенткой. Галку тренировал Андрей Малютин, который тогда за мной ухаживал. Галка была совершенно ручная, подходила ко всем людям, позволяла на себе кататься – но мне она не позволяла к себе приблизиться и ни разу даже не соизволила принять у меня из рук рыбу. Если это не ревность, то что же?
Но Ася относилась ко мне совсем по-другому; я ей явно нравилась, и она однажды нашла способ это доказать. Я в тот день с утра отправилась звонить в Абрау; до поселка я доехала на экспедиционном «урале» газик, отправлявшемся на рыбозавод в Темрюк за рыбой для наших зверей, а обратно мне пришлось добираться своими силами. Я отношусь к той категории пешеходов, которых всегда подвозят на попутках, и меня на этот раз тоже подвезли, но не до конца – почти до самой базы меня могли довезти только пограничники, а их в тот день не было. Так что мне пришлось пройти около восьми километров по горным дорогам – не так уж много для тренированного человека, а я на свою форму не жалуюсь. Но стояла страшная жара – тридцать пять градусов в тени, и когда я добралась до нашего пляжа, где сидели Инна со студентом Вадимом, размораживая ставриду для Аси, вид, наверное, у меня был еще тот – во всяком случае они посмотрели на меня с сочувствием, и Инна сказала:
– Татьяна, у тебя тепловой удар! Сейчас же лезь в воду!
Я до этого ощущала себя совершенно нормально, но как только она произнесла эти слова, то в глазах у меня потемнело, голова закружилась, и я почувствовала, что вот-вот в беспамятстве опущусь на гальку. Скинув с себя шорты и майку и оставшись в купальнике, я полезла в воду, но Инна велела мне подождать и подозвала Асю, которая ошивалась в коридоре у самого берега, с любопытством за нами наблюдая. Инна протянула ей рыбку, Ася ее взяла, я вошла в воду и крепко, изо всех сил – я вдруг почувствовала, что их у меня почти не осталось – взялась за ее спинной плавник. Подбадриваемая словами Инны: "Держись крепче!", – я погрузилась в воду, ощущая каждой клеточкой тела ее божественную прохладу. Ася очень медленно и плавно повезла меня по коридору по направлению к каракатице; доплыв до глубокой воды, она начала потихоньку кружить, держась у самой поверхности. Она не пыталась ни скинуть меня, ни нырнуть – все то время, которое мне было нужно, чтобы прийти в себя, она вела себя чуть ли не как сестра милосердия, выхаживающая раненого (то есть, в данном случае, перегревшегося). Но как только она почувствовала, что я оживаю (каким образом она это узнала – не имею понятия; может, она ощутила разницу в напряжении моих мышц или я усилила свою хватку?), так вот, как только она это почувствовала, то сразу же резко ускорилась и начала со мной играть в нашу обычную игру "а ну-ка догони". Мы снова устроили с ней привычную веселую кутерьму. Ася от меня удирала, иногда поджидая, чтобы я не слишком от нее отставала, и снова ускользала буквально из-под рук; потом ей это надоело, и она позволила мне покататься у нее на хвосте, причем при этом безбожно ныряла – так что удержаться было непросто. Напоследок я ей скормила две трети ведра рыбы и хорошенько ее почесала: она это заслужила.
Все-таки я чувствую, что у меня с дельфинами – сродство душ.
5. Кухонный мирок
День в дельфинарии начинался с утреннего гонга, который раздавался по будням в восемь часов, а по выходным – в 8.30. Через полчаса звонили на завтрак; впрочем, по гонгу нельзя было проверять часы: его обычно давали поварихи, а поварихи – тоже люди и вполне могли проспать или не успеть приготовить завтрак. Только несчастным работницам котла и поварешки приходилось вставать намного раньше – в кухне стояла очень пожилая электроплита, ее надо было включать в шесть, а еще лучше в пять часов утра, чтобы она нагрелась к завтраку. Впрочем, на самом деле это было далеко не так страшно и нашим поварихам редко приходилось жертвовать своим утренним, как утверждает наука, самым ценным сном: обычно всегда находились желающие выполнить за них эту важную обязанность. Одним из таких волонтеров был Славик, который периодически проводил суточные эксперименты; так как он все равно не спал, то ему не сложно было сделать два шага от своего Гнезда и включить плиту. Кроме того, Славик отличался еще и надежностью – если уж он что-то обещал, то на его слово можно было положиться. Другим таким добровольцем был Саша-тощий, который был готов ради Ники не то что просто встать ночью и сходить на кухню, но и сутками стоять на голове, если бы она только попросила. А вот Саша-толстый один раз здорово девочек подвел: клятвенно пообещав не проспать, он все-таки проспал, и спас положение Феликс, который в полседьмого отправился на маршрут и зашел на кухню проверить, все ли в порядке.
На завтрак сотрудники собирались недружно, протирая глаза – в отличие от обеда и ужина, когда люди шли за стол стройными рядами. Но еще до завтрака по лагерю сновали отдельные личности с ведрами, полными рыбы – животные тоже привыкли завтракать с утра пораньше.
Вообще, если говорить о том, чем благоухает дельфинарий, то можно утверждать наверняка, что в нем всегда, постоянно пахнет рыбой. Этот запах иногда еле уловим, иногда более
Тем не менее этот запах не вызывал отвращения и не отталкивал, а воспринимался как должное: конечно, не французские духи, но вполне терпимо. Мы привыкли к этому благоуханию, это был нормальный запах нашей работы; так в булочных пахнет хлебом, а на бензоколонке – бензином, и человек чаще всего воспринимает свой «рабочий» запах, как должное. И я, которая у себя дома не выносила того амбре, который стоит во всей квартире, когда жарят рыбу, я, которая согласна была разделывать селедку только в противогазе, в Ашуко совершенно спокойно сама чистила ставриду и даже при необходимости могла что-нибудь из нее приготовить – но только при очень большой необходимости.
Поварихи на этот раз были в дефиците: сменщицы Вики и Ники так и не объявились, – и девочкам пришлось бы туго – если бы не их неунывающие характеры и не дружная помощь всего коллектива биостанции. После завтрака дежурная повариха выносила на длинный
обеденный стол те продукты, в основном овощи, которые нужны были для приготовления обеда – в кухне было настолько жарко, что она казалась чем-то средним между сауной и русской баней, – и кухарки старались проводить как можно меньше времени рядом с раскаленной плитой. Но в одиночестве стряпуха обычно оставалась недолго. К ней обязательно кто-нибудь подходил попить водички или переброситься парой слов, пользуясь перерывом в работе, а кончалось это тем, что он брал в руки картофельный нож, и дальше дело шло уже веселее. У Ники и Вики был совершенно разный стиль вербовки таких добровольцев. Вика заговаривала волонтерам зубы. Глядя на нее, на то, как она, размахивая ножом и не забывая при этом мелко-мелко крошить лук, ведет ученые или – тогда в глазах у нее появлялись смешинки, – псевдоученые разговоры, трудно было представить себе ее совсем в другом виде: сидящей не на деревянной высокой скамье с болтающимися в воздухе голыми ножками, а за письменным столом в казенном кабинете с покрашенными в мрачный
цвет стенами, и одетой не в стиранный-перестиранный сарафанчик поверх купальника, а в отглаженный белый халат, из-под которого выглядывает костюм джерси – словом, трудно было узнать в этой веселой и как бы полностью сбросившей с себя московскую жизнь девушке ту строгую, чуть ли не суровую Викторию Ройтман, которую я иногда видела, бывая по делам у нее в клинике – чаще всего, чтобы помассировать кого-нибудь из блатных пациентов.
С Викторией было интересно, и Вадим проводил в ее обществе чуть ли не больше времени, чем в нашем с Асей; Максим, заметив это, тут же добавил к его обязанностям еще и чистку бассейнов. Часто подходил к ней и Гоша – приятель и однокурсник Вадима, менее глубокий парнишка, чем его друг, но зато прирожденный хохмач – он был родом из Одессы.
Первая его хохма, кстати, была экспромтом, и притом не преднамеренным. Он добирался от ближайшего к Ашуко железнодорожного полустанка до дельфинария пешком, с тяжеленным рюкзаком за плечами. Сойдя вечером с поезда и сверившись с картой, по которой выходило, что ему надо пройти около двадцати километров, он храбро отправился в путь. Но вскоре его застигла темнота, и он, человек походный, развернул свой спальник и улегся на ночлег. Однако не успел Гоша заснуть, как его укусила в руку забравшаяся в спальник гадюка. Откуда он понял, что это гадюка, и каким образом она объявилась посреди выжженной степи, он нам впоследствии так и не объяснил, и сие осталось покрытой мраком тайной. Гоша немедленно вскочил, вытащил свой складной ножик, сделал по всем правилам крестообразный надрез на месте укуса, попытался отсосать яд – но почувствовал, что рука немеет, и все его члены сковывает смертный хлад. Тогда, борясь за жизнь, он собрал свои немудреные вещички, вскинул за спину рюкзак и быстрым шагом, чуть ли не бегом, пошел в направлении базы. Отмахав десять километров, он в темноте не заметил ограды биостанции, дошел до поселка Ашуко – еще один километр – и вернулся назад. Было уже три часа, когда он наконец добрался до людей, и у него появилась надежда на спасение. Но когда он в это неурочное время разбудил ветеринара Галину, за неимением человеческого медика выполнявшую его функции, то она, жестокая, не кинулась его лечить, а заявила, что ни один нормально укушенный гадюкой человек не смог бы пройти после этого двенадцать километров, да еще с двадцатью килограммами за плечами, и она не понимает, зачем ее подняли посреди ночи, после чего спокойно отправилась досыпать. Наутро уже трудно было определить, что же на самом деле случилось с Гошиной рукой – на ней были видны только следы разрезов, которые, впрочем, скоро зажили. Тем не менее он рассказывал эту историю смертельной схватки по очереди всем приезжающим на биостанции девицам, добавляя яркие и красочные подробности, и я тоже не избежала этой участи.