Чаадаев
Шрифт:
Щербатовские связи молодых Чаадаевых легко устраняли различные внешние препятствия, и вскоре после окончания университетских занятий они вместе с теткой поехали в Петербург, куда несколько ранее в тот же Семеновский полк отправился их двоюродный брат Иван Щербатов.
«Любимейший брат Иван Дмитриевич, — писал ему из Москвы Петр Чаадаев 7 декабря 1811 года, — наконец мы собрались в путь и, кажется, поедем недели через полторы. Я очень рад наконец получить основательное определенное бытие после почти целого года, проведенного в неизвестности судьбы своей. Я Вас уверяю, что это точно как будто я вижу конец весьма скучного путешествия. Но больше всех обстоятельств мне приятно, что я Вас в скором времени увижу. Впрочем, мне это не нужно было сказывать, так
Пока Иван Щербатов исполнял поручение родственника, будущие офицеры сделали небольшую остановку в Твери и повидались там с профессором Буле, который (он теперь служил библиотекарем у великой княгини Екатерины Павловны) отговаривал их от избранного пути: «Не ходите, господа, в военную службу, вы не знаете, как она трудна».
Молодые люди, конечно же, не знали грядущих трудностей, но и отдавали себе отчет в возможных испытаниях. Свой выбор они сделали тогда, когда предчувствие неотвратимости нашествия Наполеона, разногласия с которым у русского правительства постепенно усиливались после Тильзитского мира, разливалось по всей России. «Кто не жил во времена Наполеона, — писал участник Отечественной войны 1812 года, — тот не может вообразить себе степень его нравственного могущества, действовавшего на умы современников. Имя его было известно каждому и заключало в себе какое-то безотчетное понятие о силе без всяких границ».
Реальность надвигающейся беды становилась все более очевидной, и братья, именовавшиеся в военных распоряжениях соответственно возрасту «Чаадаев 1» и «Чаадаев 2», не успели еще обжиться в просторных покоях «с меблями», пройти достаточную военную подготовку и сдать требуемые экзамены, как в марте 1812 года вместе с однополчанами должны были оставить Петербург. Семеновский полк в составе гвардейской пехотной дивизии генерала А. П. Ермолова, которая входила в гвардейский корпус под командованием великого князя Константина Павловича, двигался к западным границам.
Не успев выполнить одну из просьб Дмитрия Облеухова, своего московского друга-математика, и перепоручив ее другому лицу, Петр Чаадаев перед самым походом писал в Москву: «Сколь мне было приятно получить от Вас поручение, столь же мне прискорбно, что я не мог его исполнить. Удивительное дело — в Петербурге, где столько людей думают, что понимают Канта, не мог я найти его главнейших сочинений. Однако же не отчаивайтесь, я поручил его искать при моем отъезде и надеюсь, в непродолжительном времени получите Вашу книгу. Для меня будет весьма приятно, что я тому чем-то способствовал».
С отъездом из Петербурга Петру Чаадаеву пришлось забыть и о Канте, и о балах, и об изяществе нарядов. 12 мая 1812 года на бивуаке неподалеку от местечка Лынтуны за Десной в Семеновском полку был отдан приказ: «По предписаниям дивизионного командира г-на Артиллерии Ген.-Майора Ермолова последовавшим по команде недоросли из дворян Михайла и Петр Чаадаевы определяются в полк Подпрапорщиками и приписываются в 3-ю гренадерскую роту, коих и привести к присяге оной роты г. капитану Костомарову». Через две недели Чаадаевы уже участвовали в показательных маневрах в Вильно, на которых присутствовал царь.
А еще через две недели, 12 июня, Наполеон, заявлявший, что он вскоре станет «господином мира», вошел в пределы России, порабощение которой он считал важнейшим этапом для достижения своих тщеславных претензий. Говоря о наполеоновских амбициях, друг П. Я. Чаадаева генерал-майор М. Ф. Орлов, участвовавший в 1814 году в подписании капитуляции Парижа, писал: «Он приносил все в жертву пламенному честолюбию своему, оно составляло для него источник коварной политики, сообщало ему характер
Теперь, в начале лета 1812 года, Наполеон сосредоточил у русских границ более чем 600 тысяч своих войск. «Я иду в Москву, — говорил он архиепископу Прадту, — и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира». Французский полководец оказался, как известно, недальновидным стратегом, ибо учитывал, даже в психологическом плане, лишь «арифметические» факторы: количество войск и вооружения, боевой авторитет и выучку личного состава, привычку побеждать и корыстолюбие наемников. Но захватчик и защитник отечества находятся заведомо в неравном положении: если первый при достойном сопротивлении заранее обречен на потерю мужества и смелости самой неправедностью завоевания, цепляется за жизнь и бежит с поля боя, то святость оборонительного дела укрепляет отвагу второго и располагает его к бесконечному самопожертвованию. К тому же в истории России стойкая защита родины от могущественного врага, когда забываются на время внутренние раздоры и сословные противоречия, стала национальной традицией, которую также просмотрел Наполеон.
И именно к этой традиции, к патриотическому чувству каждого гражданина обратилось, как и всегда в таких случаях, беспомощное без народной поддержки правительство, манифест которого в июле 1812 года зачитывался по всей стране, в том числе и в районе Витебска, куда тогда отступил вместе с русской армией Семеновский полк. «Мы уже воззвали, — слушали братья Чаадаевы вместе с однополчанами призывные слова, — к первопрестольному граду нашему Москве, а ныне взываем ко всем Нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям, духовным и мирским, приглашая их вместе с Нами единодушно и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина… Народ русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушало зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».
Урочный час побед еще не пробил, и «силы человеческие» наполеоновской орды теснили русские войска к центру страны, разрушая поселения, попирая достоинство мирных жителей. Так, в Семеновском полку побывали два священника, которые ездили по воинским частям и рассказывали о надругательстве неприятеля: солдаты противника связали их бороды вместе, лицом к лицу, напоив рвотным камнем (впоследствии Кутузов, узнав об этом, велел им ездить по деревням и делать гласным поругание). Подобные издевательства умножали справедливый гнев обороняющихся. Семеновцы, как и воины других полков, с нетерпением ожидали решающей схватки с врагом, но армия все отступала, не вводя в действие крупные силы. Лишь авангард ввязывался то в убийственные, то в менее кровопролитные, но всегда кратковременные стычки с французскими отрядами.
Наконец под Смоленском произошло крупное сражение. Но надежды семеновцев принять участие в бою опять не оправдались: они стояли в резерве в трех верстах от города и могли только слышать мощный беспрерывный гул орудий, да видеть нескончаемый поток раненых — свидетельства напряженности боя. Вскоре город, запылавший со всех сторон, был оставлен.
18 августа, всюду радостно встречаемый, лагерь семеновцев посетил новый главнокомандующий русской армии М. И. Кутузов, и Петр Чаадаев всматривался в народного любимца, который внешне нисколько не походил на грозного полководца. Тучный и немного сонный старик ехал, чуть согнувшись, на маленькой, но бодрой лошадке верхом, в мундирном сюртуке и белой фуражке, с шарфом в виде перевязи. Время от времени лошадка останавливалась, и главнокомандующий слезал с нее, становясь на скамейку, которую вез за ним казак.