Чаганов: Москва-37
Шрифт:
– А как же переезд? – Возвращаю его с неба на землю. – Вон Ощепков уже копытом бьёт, рвётся выбраться из-под моего надзора.
– Некуда торопиться, – легкомысленно машет рукой Олег. – перееду на следующей неделе (у Паши вытягивается лицо), а он пусть вселяется. Сосед уехал на три дня в деревню, есть свободная кровать (Ощепков пулей вылетает из комнаты).
– Что ж, триоды – это хорошо, – сажусь на стул и жестом приглашаю Лосева сесть рядом. – а не хочешь ли ты, Олег, вспомнить молодость. Например, свой кристадин.
– Причём тут кристадин? – Собеседник удивлённо смотрит
– А при том, что читал я на досуге статью Френкеля, ты помнишь Якова Ильича, теоретика из Ленинградского физтеха. (Лосев кивает головой). Там он даёт объяснение туннельному эффекту и, в частности, замечает, что этот эффект может возникать в узком запорном слое на границе двух полупроводников и образовывать области с отрицательным сопротивлением.
– Как в моём кристадине…
– Точно. Так вот я подумал, а что если попробовать создать такой переход на германии?
– А как его создать-то? – Лосев садится напротив.
– Френкель пишет, что этот слой должен быть узким с резким переходом… Помнишь, Олег, когда мы начинали делать сплавные диоды, пробовали легировать германий разным количеством галлия и фосфора?
– Чем больше примесей, тем более высокочастотным получался диод… – Вновь подскакивает он.
– Именно, – поднимаю глаза на Лосева. – давай увеличим легирования на два-три порядка.
– Хочешь получить усиление на детекторе радиоуловителя? – Дагадывается он.
– Хватаешь на лету!
«Не уверен на сколько, но думаю раза в три отражённый сигнал усилить удастся. Представляю как будут рады в Ленинграде наши локаторщики. А ещё туннельный диод может заменить отражательный клистрон в качестве генератора… или создать на нём моломощный передатчик – идеально для „жучка“: батарейка на полтора вольта, микрофон, пару резисторов и катушка с подстроечным конденсатором, но об этом лучше промолчу».
– Где германий? – Напирает Лосев.
– В ВИМСе, буду там завтра по делам – захвачу.
«Сегодня ночью погода мне благоприятствует: ни дождя, ни тумана. Даже не смотря на глухо закрытые шторки боковых окон „эмки“ порученца Кирова, можно более-менее сориентироваться куда мы держим путь, фары то и дело выхватывают из темноты дорожные указатели: у моста Борисовкие пруды, Орехово, Петровское и, вот минуту назад, Горки».
Дорога пошла в гору, через короткое время впереди показался крашеный белой краской шлагбаум, который, впрочем, быстро заскользил наверх освобождая путь, не дожидаясь пока мы подъедем. Шины автомобиля зашелестели по мелкому гравию. Красивый двухэтажный особняк о шести колоннах мы оставили слева и затормозили у небольшого домика поодаль, войдя в который я обнаружил своё хозяйство (антенны, магнетрон, авометр и осциллограф), аккуратно сложенные на полу в полупустой комнате: лишь два стола, один стул и слесарный верстак с тисками в углу.
«Ленинские Горки… помнится Киров упоминал в разговоре, что он отправляет жену в Горки, на бывшую дачу Енукидзе. Так сколько по времени сюда ехали? Около часа. Сейчас полночь, в Москве надо быть в шесть, значит на работу – пять часов. Надо торопиться».
И, вместе с тем, действовать неспеша («выдержка – оборотная
«Коэффициент связи настрою потом».
На втором столе – приёмная антенна, волновод к смесителю (на нём из принятого сигнала вычитается ослабленный сигнал передатчика, чтобы выделить звук), оттуда идёт уже низкочастотный вывод к осциллографу, которой включаю на прогрев, делитель напряжения на максимальное усиление. На верстаке метрах в семи-восьми размещаю микрофон – «гвоздь со шляпкой».
«С ним надо быть аккуратным, тончайшая мембрана в „шляпке“-резонаторе очень нежная, реагирующая на малейший звук, вибрацию или дуновение воздуха. „Гвоздь“ – антенну микрофона на резьбе пока подстраивать не буду, пусть будет введена в резонатор (через эбонитовую вкладку) наполовину, как сейчас».
Опускаюсь на стул, чтобы перевести дух перед решающим моментом, и подношу часы к глазам, удивительно, но с момента приезда прошло уже два часа.
– С богом! – Вырывается у меня, хотя я в своём окружении уже давно отвык от подобной лексики.
Устанавливаю грузик на маятнике метронома (источник звука) в нижнее положение, толкаю его и начинаю осторожно двигать ползунок реостата. Скашиваю взгляд на соседний стол на экран осциллографа, в надежде увидеть хоть какие-то всплески в такт маятника.
«Чудес в жизни не бывает (луч, как острый нож, режет блюдечко-экран осциллографа точно посередине, не оставляя зазубрин), если не считать, конечно, моих приключений».
Лезу за неонкой, закреплённой на стеклянной палочке, надо посмотреть что у нас выдаёт передатчик. Рядом с микрофоном я заранее натянул двухпроводную измерительную линию (две толстые параллельные медные проволоки, отстоящие на ширину пальца): «Точность невелика, но позволяет оценить порядок величины колебательной мощности, наведённой в антенне микрофона».
В моей неонке газ особенный: смесь неона с аргоном позволяет значительно снизить напряжение зажигания, а низкое давление внутри баллона приводит к тому, что для её свечения достаточно тысячной доли ватта.
«Музыка для души, так бы смотрел и смотрел на этот мигающий оранжевый, с синеватым оттенком (при повышении частоты волны пламя начинает синеть), огонёк».
Заворожённо веду маленький пузырёк вдоль измерительной линии, автоматически отмечаю пики и провалы в яркости свечения лампы, плывущей по стоячей электромагнитной волне, а холодный мозг не перестаёт считать: «Длина волны – около двадцати трёх сантиметров, моя неонка зажигается от напряжения около десяти вольт, волновое сопротивление линии – сто ом. Итого – 1 ватт, мощности волны хватает с избытком».