ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ
Шрифт:
Все это таило в себе пропасть мелких наслаждений и неизъяснимого очарования, так что пассажирка, если ехала с нравящимся мужчиной, совершенно не замечала неудовольствия от врезавшейся в нее рамы. Стоило потерпеть, в видах укрепления и развития взаимоотношений.
Соня без лишних слов изящным образом впорхнула на раму, и, оказавшись в артистических объятьях, привычно в них замерла. Она чувствовала щетину его подбородка и какой-то волнующий легкий запах. Все невзгоды остались, кажется, навсегда позади.
Тут времени следовало бы остановить ход своего течения, замереть, ведь именно этот миг был по-настоящему счастливым. Такие моменты вспоминаются лишь задним числом, гораздо позже, когда и чувства ослабевают и отношения
Но не может остановить своего бега время, как не может быть и полностью взаимной любви. Может быть даже, что если явится на свет такая любовь, то и время замрет или, наоборот, устремит свой бег вспять, как во сне, затем лишь, чтобы когда-нибудь столкнуться в своем попятном течении с настоящей обоюдной любовью и тогда уже замереть, вместе со всей жизнью во вселенной, обратясь в какой-нибудь совершенный кристалл.
Ворон в этот момент с тревогой думал, что, пожалуй, слишком много испытаний и впечатлений обрушилось на него, и как бы это не отразилось отрицательным образом на его психическом здоровье и качестве исполнения предстоящих ему во множестве ролей. И еще он не переставал удивляться на себя, в том смысле, что столь ничтожное, хоть и очаровательное существо такое на него производит сильное впечатление. Вот ведь он даже совершает решительные поступки и командует. Даже запах, исходивший от Сони, артисту хотелось подвергнуть отдельному анализу. На дорогие духи у нее точно не могло быть средств, и вид ее был помят и растрепан, пахло же между тем восхитительно. От этого запаха хотелось совершать какие-нибудь бодрые или отчаянные действия. Ученым парфюмерам наверняка стоило обратить свое внимание на эту девичью особенность. Может быть, при случае, и Раисино внимание не мешает направить в это русло, раз она химик.
— Посоветую, когда все рассосется, и пусть она себе прославится в своем кругу. Может удастся и французских специалистов в области парфюмерии за пояс заткнуть, — рассеянно мечтал артист, вдыхая девичий запах.
Семен решительно нажал на педали, и машина покатила по лесной тропинке в сгущавшихся сумерках, перекатываясь через корни деревьев и огибая рытвины, в совершенно неизвестном направлении…
Сторонний наблюдатель без труда отметил бы сходство этой картины с картиной Васнецова «Иван Царевич на сером волке». Волк ведь отдаленно смахивал на советский велосипед.
65
Вихрь событий в собственном доме Раисы Шторм должно быть совершенно заслонил от читателя события, происходившие в туманном прошлом в жизни народного героя Василия Чапаева, хотя по масштабу те превосходили историю описанной вечеринки.
Медленно угасали фронты гражданской войны. Большевики беспощадно душили крестьянство, ловко используя их врожденную неприязнь к пролетариату, индивидуализм и беспочвенные мечты лентяев о «светлом будущем». Исподволь крестьянам доводилось до сведения, что рабочие требуют себе восьмичасового рабочего дня, в то время, как им, если не зима, то надо работать от зари до зари. А зимой так же точно убиваться по хозяйству. И это помимо того, что рабочие жили в квартирах с водопроводом и электричеством. Рабочим же и так было известно, что крестьяне почти сплошь — кулачье, работают только летом в охотку, да еще гноят в своих закромах продукты, лишь бы не делиться с рабочими.
Так что скрещение серпа и молота на гербе страны было пока еще довольно условно.
Кино тоже не стояло в стороне. Шагая вслед за электричеством, оно добиралось до самых отдаленных уголков обширного нашего отечества, становясь все менее развлекательным и все более серьезным и политическим жанром, примиряющим народ с реализмом действительной жизни в ее суровых формах.
Василий Иванович, хоть и умный был, а тоже поддался всеобщему увлечению, как зритель. Он без устали крутил свой аппарат, не считая это даже за труд, а лишь наслаждаясь
Поэтому он испытывал неловкое чувство, когда давали получку и никогда не отказывался добавить товарищам на выпивку, хотя сам спиртного почти никогда не пил.
У Василия не было чувства, что он работал и вот — заработал. Мог бы и так крутить это кино, пока есть силы, людям радость доставлять. О «поте лица своего» не могло быть и речи.
С этого времени он утратил собственную жизнь, не замечал ее вовсе. Ел что попало, спал где придется. Опять завелось у него березовое полено для подкладки под голову. Даже Матрену не воспринимал он, как близкого человека. Иногда только спохватывался ночью и долго вглядывался в нее, лежащую рядом, будто впервые видел. Ему казалось, что это Петька, а за окном не фонари городские, а костры готовых на все чапаевцев.
Матрена пробовала приласкаться к комдиву, и иногда ей удавалось растопить холод его сердца. Тогда они делались ненадолго близки. Каждый раз женщина едва оставалась жива после судорожного чапаевского объятья и жгучего проникновения до самого сердца. Чапаев же глухо стонал, как под пыткой, и глаза его будто застилало дивизионное красное знамя из бархата, с плугом и молотом посередине.
В следующий миг существование его продолжалось уже в глубоком сне. Там он вновь был во главе угнетенных масс, жаждавших воли, и, сидя на белом коне, в белой бурке вразлет, отсекал с фланга конницу не то белых, не то каких-то татаро-монгол. После он летел с обрыва в реку Урал долгим стремительным полетом, погружался под острым углом в воду и плыл там, среди гибких рыб и травы, удивляясь легкости своего дыханья. Но тревога опять теснила грудь, и вода тормозила разгон. Тогда он рвался изо всех сил наверх, выскакивал на другой берег и мчал дальше в тачанке по краю обрыва вдоль берега, поливая догоняющих всадников из раскаленного пулемета и крича свое: «Врешь, не возьмешь!». За спиной его бились хвосты четверки лошадей, и отлетевшая тяжелая подкова ударяла прямо в висок…
Просыпался он утром, полусидя, в разорванной рубахе, прижавшись виском к никелированному кроватному шару.
Матрена старалась, как могла: обстирывала его, добывала и готовила еду и, когда они оказывались наедине, не сводила с него пылающих вопросительных глаз. И так сильно было ее уважение, и таким неприступным он ей казался, и страшным, что о любви она и подумать не смела.
Семью же Матрена по инерции, еще с довоенных революционных кружков марксизма, считала отмирающим пережитком прошлого, и даже пыталась почувствовать радость свободы от семейных уз, но иногда забывалась и воображала вдруг свадьбу, и как она боится обернуться к жениху в страхе, что на его месте окажется не Чапаев, а другой, незнакомый мужчина, тем более что она будто бы вот-вот должна родить ребеночка. Ее сильно расстраивало то обстоятельство, что во сне Василий часто кричал и звал ее, но как прежде: «Петруха, дуй ко мне!». Поэтому он не казался ей человеком близким, а как иностранец или с другой планеты.
Женщина старалась подыскать работу поближе к Чапаеву, то билетершей, то уборщицей зала, поэтому тоже много бесплатно смотрела кино. И она тоже проживала каждый раз чужие жизни, заменявшие ей свою. Это хоть и не разъясняло Матрене смысла ее существования, но примиряло с действительностью.
Иногда Чапаев, будто просыпался, с удивлением осматривался, удивляясь, что вокруг обычная жизнь, а не действие фильма. Это огорчало его, особенно конкретные проявления: постиранное и поглаженное белье, еда не в котелке, а на фарфоровой тарелке и даже столовские талоны в кармане.