Чарли Чаплин
Шрифт:
Телепередача, устроенная коварной Энн, имела бешеный успех. Жрецы доллара — американские бизнесмены— сразу же оценили выгодность использования короля для рекламирования своих товаров. Он засыпан предложениями от различных фирм, но сначала гордо от них отказывался. Лишь неумолимые волчьи законы жизни, где «лучше быть ловким мошенником, чем нищим монархом», вынудили его смириться: проекты мирного использования атомной энергии, которые привез с собой король, как и следовало ожидать, не принесли ни цента. И король скрепя сердце начал зарабатывать на своем королевском достоинстве: за пятьдесят тысяч долларов пил перед объективом телекамеры отвратительное виски под названием «Королевская корона», рекламировал гормоны… Его физиономия стала смотреть с огромных плакатов на
Гротескная история достигла своего апогея, когда у короля отняли не только честь и разум, но даже его собственное лицо. Для восхваления достоинств омолаживающих гормонов ему сделали пластическую операцию — разгладили морщины под глазами, подтянули подбородок, укоротили нос и верхнюю губу. Когда король возвратился от хирурга, его даже не узнал портье отеля, Энн завизжала от испуга, а Джоум выбежал из комнаты. Взволнованного и жалкого в своем смятении короля Энн потащила в ночной ресторан в тщетной надежде отвлечь от грустных мыслей. Невнятным голосом король пожаловался ей: «Я не могу произнести ни «бе» ни «ме». Это ужасно». Два комика на эстраде ресторана разыгрывали пантомиму с расклейкой афиш и обливаниями клейстером в духе ранних комических фильмов. Глядя на их номер, посетители ресторана заливались безудержным хохотом. Но король сохранял неподвижную маску, издавая лишь какие-то икающие звуки: врач запретил ему смеяться, чтобы не разошлись наложенные за ушами швы. Все же в конце концов он не выдержал и громко захохотал. Спохватившись, закрыл лицо руками, но поздно: швы разошлись…
Весь эффект этой сцены оказался построенным на своеобразном контрапункте: зрители смеялись не над комическим представлением, а над трагическим видом короля, боровшегося со смехом, который буквально душил его. Сцена в ночном ресторане служила примером того, с каким искусством Чаплин обогащал и обновлял свои трюки. Подобными трюками, как новыми, так и старыми, был наполнен весь фильм. Чаплин остался в нем верен своей традиционной манере.
Если знакомство героя с очаровательной молодой женщиной привело его к потере «королевской» чести, разума, лица, то, казалось бы, совсем уже безобидная встреча с десятилетним ребенком обретет еще более роковые последствия— у него попытаются отнять душу и человеческое достоинство.
В самом начале «деловой карьеры» короля его пригласили посетить школу, составлявшую национальную гордость, — в ней образование строится на «прогрессивных принципах». Директор школы объяснил королю, что здесь стремятся развить индивидуальность каждого ребенка, дать ему полную свободу во всех делах, в проявлениях своих чувств, желаний, способностей. Непосредственное ознакомление короля со школой ввело его в еще один «адский круг» — воспитание молодежи, с которым он имел уже возможность соприкоснуться при посещении кинотеатра.
…Просторный вестибюль школы. Из-за перегородки мальчики обстреливают короля горохом. В классе рисования к королю подходит маленький мальчик, который держит в руках какой-то рисунок. Король берет у него лист бумаги и смотрит на рисунок. Улыбка сбегает с лица короля, от изумления он лишается речи: судя по всему, юный джентльмен изобразил нечто чрезвычайно непристойное. Директор выхватывает рисунок, комкает и, оттолкнув мальчика, приносит королю извинения. Меткое новое попадание горохом в голову короля вызывает дружный смех милых озорников, пробравшихся из вестибюля в класс. Король останавливается около скульптуры обнаженного мужчины. Пока молодой скульптор пришлепывает к своему творению фиговый листок, директор с гордым видом продолжает свои объяснения: «Искренность, откровенность, незаторможенность — вот что мы поощряем!» Спрятавшись за стендом, мальчишки продолжают обстрел короля и директора горохом. Король подходит к маленькому кондитеру, который делает пирожное, напевая
Директор представляет королю худенького и необыкновенно серьезного мальчика Руперта (его роль исполнил сын Чаплина — Майкл). Как выясняется из разговора между ними и из последующих кадров, родители мальчика в недавнем прошлом были коммунистами и теперь подвергаются за это жестоким преследованиям. Очевидно, именно семья послужила истоком резких обвинительных высказываний ребенка в адрес «американского образа жизни», высказываний, впрочем, бесспорных и распространенных, отнюдь не служащих достоянием одних коммунистов, — под ними подпишется любой честный и здравомыслящий американец. Что касается путаных анархических и индивидуалистических формулировок Руперта, то они были очень характерны для широких кругов американской интеллигенции. Когда мальчик своими огромными, но ничего и никого не видящими глазами не отрываясь смотрит на короля и как одержимый несется по волнам недоступных его разуму политических рассуждений, каждому становится ясно, что он лишь механически повторяет чужие мысли и слова, подобно школьнику, затвердившему свой урок по нескольким, порой противоречивым книгам.
Разговор короля с анархически настроенным «вундеркиндом» четок и ясен в одной своей части и неопределенен, даже двусмыслен — в другой. Со стороны кинокритики он вызвал повсюду множество суждений, справедливых и неверных, и еще больше — недоумения. Характерна в этом отношении статья, помещенная осенью 1957 года в английском журнале «Сайт энд саунд». Автор этой статьи, в частности, вопрошал: «Следует ли считать высказанные в разговоре взгляды изложением собственной точки зрения Чаплина? Кого надо воспринимать в качестве авторского рупора — несчастного ребенка или предприимчивого изгнанника? И не служит ли эта неопределенность объяснением причин некоторых неожиданных неточностей в самом замысле фильма?»
Ошибочность такого рода постановки вопроса очевидна. Она вытекает из распространенного стремления отождествлять Чаплина с создаваемым им на экране образом. Между тем художник никогда не персонифицировал себя в своих героях, если не считать духовной близости ему образа Кальверо из «Огней рампы». Как Чарли, так и Верду, и король Шэдов — образы комические, гротескно заостренные, и Чаплин, критикуя, смеется вместе с ними над окружающей действительностью и одновременно — хотя в разной степени— над ними самими.
Конечно, сам Чаплин все же разделял многие, — во всяком случае, критические— суждения, слетавшие с уст Руперта. Но далеко не все, иначе сцена в целом не производила бы двойственного впечатления, а образ мальчика с самого начала вызывал бы чувство симпатии. Между тем своим доктринерством, столь не вяжущимся с его детской наивностью, он сперва не располагал к себе, и король не без оснований дал ему прозвище Крысенок. В дальнейшем отношение к Руперту героя и вместе с ним зрителей в корне изменилось — ребенок явился одной из многочисленных жертв чудовищной политической провокации. Следом за ним на краю пропасти очутился и сам король. Без учета всего последующего развития событий нельзя правильно понять политические воззрения самого художника, выразившиеся в этом фильме.
…Вскоре после посещения «прогрессивной» школы король случайно вновь встречает Руперта на занесенной снегом улице, голодного и дрожащего от холода. Добросердечный король, хотя и обзывает мальчика «несносным отродьем», все же ведет его в отель, где наливает теплую ванну, дает свою пижаму и халат, кормит обедом. Попутно он выясняет, что Руперт убежал из школы: его собрались допрашивать об арестованных родителях, которые «отстаивали свои права, дарованные конституцией, как это сделал бы любой американец, у которого кипит кровь в жилах».