Чарлстон
Шрифт:
Последний раз она появилась на публике в неделю скачек, на рыцарском турнире. Джона Купера не было видно – еще с прошлого года он не жил дома. Лукас без труда стал победителем. Под всеобщие аплодисменты он увенчал свою супругу гирляндой цветов. Элизабет слышала, как дамы вполголоса восхищаются ее мужем, и в самом деле чувствовала себя королевой любви и красоты.
В ноябре они вдвоем с Лукасом отпраздновали ее девятнадцатилетие. Все ее родственники и друзья были на похоронах Эммы Энсон. Элизабет не могла пойти на кладбище. Она была уже на седьмом месяце беременности.
– Кемпер,
– Да, господин судья. Но тут особый случай. Стюарт яростно взглянул на робкого молодого адвоката:
– Похороны моей кузины – вот особый случай. Остальное может подождать.
Мистер Кемпер продолжал настаивать, что было против обыкновения:
– Судья Трэдд, хотя бы два слова…
– Даю вам две минуты.
Выслушав первую фразу, Стюарт снял с вешалки судейское платье и вдел руки в рукава. О похоронах Эммы Энсон он почти забыл.
Истцом выступал мистер Альберт Когер – от имени своей внучки Генриетты. Мистер Когер был маленький сухонький старичок, с гладкими седыми волосами, зачесанными под парик. Ему было семьдесят девять лет, но по дряхлому виду можно было дать и все сто. Его внучка была невысокой хрупкой девушкой лет девятнадцати. Но выглядела она двенадцатилетней. Семья Когеров судилась со штатом Южная Каролина за возвращение ста одиннадцати тысяч акров земли, которая была конфискована за неуплату налогов.
– Мой клиент не признал самозваное правительство, которое осуществляло власть в штате в восемьсот семьдесят третьем году. Именно в этом году земля была конфискована. Он утверждает, что правительство было незаконным; следовательно, оно не имело права облагать налогами граждан штата, завоеванного силой оружия.
Стюарт взглянул на тщедушного старичка. Лицо мистера Когера было багровым, он дрожал от ярости. Стюарт по себе знал силу этого чувства. Правительство периода Реконструкции следует объявить незаконным и все его акты аннулировать. Стюарт был согласен с мнением истца.
– Сэр, – сказал он, – вы изложили суду интересную и смелую точку зрения. К несчастью, я не вправе решить дело в вашу пользу, чего бы мне от всей души хотелось. Рассудок подсказывает мне, что вы, вероятней всего, проиграете. Но я буду счастлив действовать от вашего имени. – Стюарт поклонился в сторону скамьи. – И от имени вашей внучки.
Генриетта Когер сделала реверанс.
В тот же день Стюарт поездом поехал в Колумбию. Вопрос касался политики, а не юриспруденции. Еще по пути домой он подвез Когеров к пансиону, где они жили. Мистер Когер был слишком слаб для длительных прогулок, хотя наотрез отказывался от помощи.
Стюарту следовало бы посоветоваться с Джошуа Энсоном, прежде чем убеждать губернатора, но он полагал, что мистер Энсон занят проблемами, возникшими в связи с кончиной жены.
Стюарт не знал, что его престарелый кузен не в состоянии заниматься делами. Джошуа Энсон пребывал в отчаянье. Продолжительная болезнь Эммы отняла все его силы, однако, ухаживая за ней, он не понимал, что супруга должна умереть. И даже когда она умерла, он был не в силах принять это.
– Он словно покинутое дитя, – сказала
– Могу ли я чем-нибудь помочь? Кузен Джошуа был для меня опорой в дни тяжелейших испытаний. Я люблю его, как отца.
Люси коснулась рукой его щеки:
– Не ты ему поможешь, Пинкни, а я. Мы переедем на Шарлотт-стрит.
Пинкни поймал ее руку.
– Нет! – сказал он и сжал руку Люси так, что у нее хрустнули суставы.
Опомнившись, Пинкни разжал пальцы и поцеловал руку Люси:
– Что я делаю? Прости меня.
Люси уверила его, что ей ничуточки не больно. Пинкни сказал, что не должен создавать для нее дополнительных трудностей. Лицо его побледнело от внезапной муки.
– Ради Бога, – воскликнула Люси, – ну хоть один раз не будь таким честным и благородным! Лучше бы ты ненавидел меня за то, что я уезжаю, и Эндрю – за то, что он живет и я до сих пор не свободна, миссис Эмму – за то, что она умерла, и мистера Джошуа, который нуждается во мне больше, чем ты. Будь человечней, Пинкни. Тогда и я смогу быть человечной.
Пинкни притянул ее к себе, и они в отчаянии прижались друг к другу.
– Поцелуй меня, Пинкни, – шепнула Люси.
– Я не смею. Позволь мне только обнять тебя. Люси высвободилась из его объятий.
– Это пытка, – сказала она. Слова ее прозвучали жалобно. – Нам надо соображать, что мы делаем.
Прежде они встречались каждый день, ужиная в компании Эндрю-младшего. Это было жалкой заменой вечеров на веранде при лунном свете прошлым летом. Тем не менее они могли проводить вместе хотя бы час, забывая о мире реальности, разделявшей их. Теперь они теряли все.
Пинкни в тысячный раз ощутил, как несправедливо, что он не может позаботиться о Люси, сделать ее жизнь легче, доставить хоть немного радости. Люси, как всегда, беспокоилась, что с замужеством Элизабет он остался совершенно один. Пинкни убеждал ее взять хотя бы немного денег, если уж она отказывается от его прямого покровительства.
– Найми, по крайней мере, кого-то, кто бы ухаживал за Эндрю. У тебя и так столько забот!
Люси покачала головой.
Она сказала, что Пинкни следует вести более открытую жизнь. Ездить охотиться по выходным, как другие мужчины, сопровождать Лукаса на петушиные бои или бокс – матчи проходили негласно, но тем не менее о них в старом городе знали все. Пинкни отказался. Драк и крови он насмотрелся достаточно. – Если бы могла, я умоляла бы тебя познакомиться с хорошенькой девушкой и жениться. Тебе, наверное, следует так поступить. Хотя это, конечно, убьет меня.
Унылое лицо Пинкни озарилось тихой улыбкой.
– Я уже знаком с одной хорошей девушкой. Мне остается только подождать.
Слова его огорчили Люси.
– Ах, Пинкни, мне уже тридцать два года. А чувствую я себя восьмидесятилетней старухой. Я вижу ее в зеркале.
В последний вечер, который они провели вместе, Пинкни принес свою книгу в бархатном переплете. Это был томик стихов Джона Долиа. Лента была заложена на странице с заглавием «Отвага». Одна строфа была помечена карандашом.