Чарлстон
Шрифт:
– Нет. Все-таки я ее уважаю. Кроме того, Колумбия стала сейчас моим домом… Послушай, у меня блестящая идея. Генерал набирает что-то вроде почетной гвардии, которая сопровождала бы его в путешествии по штату. Он начнет кампанию в следующем месяце, когда демократы официально сделают его своим кандидатом. Я возьму тебя с собой. Что скажешь?
– Что я могу сказать? Это такая неожиданность. Ты действительно можешь это сделать?
– Эллен приходится кузиной одному из Хэмптонов. Считай, что все уже устроено. Как насчет бурбона?
Алекс сдержал слово. Пятнадцатого августа генерал
31
Дамы не выказали большого интереса, когда Пинкни сообщил им о повышении Стюарта. Эндрю и его сын отнеслись бы к новости более горячо, но оба уже спали. Эндрю всегда отправлялся в постель сразу после раннего ужина, а Эндрю-младшего усыпляла вечерняя прохлада. Люси обучала Лиззи обращаться с кринолином. Девушка была разочарована, узнав, что на бал нельзя надеть новомодное платье с турнюром и шлейфом. Люси запретила ей это самым категорическим образом.
– Ни одна чарлстонская леди не станет носить таких платьев: они слишком подчеркивают очертания тела. Мы больше не можем носить кринолины, так как юбки требуют слишком много ткани, но девушки всегда выходят в старых. Это самая подходящая одежда для юных леди: они так мило выглядят в юбках колоколом – совсем как в довоенные времена. Традицией стало и завершение бала вальсом «Голубой Дунай».
Лиззи чувствовала себя растерянной и была очень взволнована. Пинкни, заглянув однажды к ней в комнату, что случалось весьма редко, едва сумел придать своему лицу серьезное выражение. На Лиззи был купальный костюм. Поверх костюма Люси заставила ее надеть свой старый корсет, на корсет – блузу и, наконец, кринолин, покрытый нижними юбками.
– Я чувствую себя слоном, – жаловалась девушка.
Однако Люси убедила ее, что внезапно ставшая осиной талия и почти должных размеров грудь выглядят очень волнующе, хотя невозможно ни наклониться, ни свободно дышать.
– Все в порядке, – подбадривала ее Люси. – Вот так. Маленькие шажки, одна нога впереди другой, носки развернуты, как у утки. Юбка должна колебаться из стороны в сторону, а не взад-вперед. Хорошо. Просто замечательно, золотко, гораздо лучше, чем вчера. Сейчас иди вдоль дивана, вот так, прямо к середине. Запястья покоятся по бокам, чуть впереди. Хорошо. А теперь повернись, медленней, не так быстро. Молодец. Кисти рук скользнули в сторону. Очень хорошо. А теперь собери пальцы в горсть и возьмись за обруч кринолина. Нащупала? Прекрасно. А теперь все сразу. Подхвати кринолин большим пальцем, отступи на шаг назад и опустись на диван.
Лиззи села. Кринолин взлетел вверх, ударив ее по лбу. Ярко блеснул длинный, до колен, голубой купальник. Девушка ударилась в слезы.
Пинкни выскочил за дверь.
– Ничего страшного, Лиззи, – сказала Люси. – Это случалось со мной тысячу раз, прежде чем стало получаться.
Она подошла к Лиззи и толкнула юбку, обруч упал девушке на колени.
– Вставай, золотко. – Люси потянула ее за руку. – Я положу
Лиззи встала. Несколько шагов вперед, несколько шагов обратно – и при помощи Люси Лиззи опустилась на диван посреди пены оборок.
– Ты как красивый цветок, – сказала Люси, целуя девушку. – Скажу кухарке, что мы готовы ужинать. Я помогу тебе усесться за стол. А теперь вытри глаза. На сегодня это у нас последний урок. Когда мы все носили корсеты и кринолины, считалось, что молодые девушки ничего не едят. Ты поймешь почему. Когда на тебе корсет, для пищи почти не остается места. Откусывай по крошечному кусочку и не принимайся за следующий, пока не проглотишь первый. А потом, когда мы вернемся сюда, я сниму с тебя корсет, и ты как следует поешь.
Пинкни и Люси, устроившись в удобных шезлонгах, долго сидели на темной веранде после того, как Лиззи отправилась спать. Оба молчали. Прилив достиг высшей точки; волны мягко набегали, как будто океан устал от долгого штурма покатого песчаного берега. В островках жесткой травы на дюнах мерцали зеленые светляки. И будто говоря с ними, светился огонек сигары Пинкни.
Неожиданно он засмеялся, подавил было смех, но, не выдержав, расхохотался во весь голос.
– В жизни не видел ничего забавнее, – проговорил он, – чем голубые панталоны под этой коробкой. Ты действительно прошла через это, когда была девочкой?
Мягкий смех Люси прозвучал почти неслышно.
– Тсс… – предупредила она, – возможно, Лиззи еще не спит.
– Конечно спит. Уже поздно. Ты не ответила. Тебе приходилось расшибать нос о свои обручи?
– Множество раз. Я жила с холостым дядюшкой. Мне приходилось всему учиться методом проб и ошибок, преимущественно ошибок. Однажды я поставила синяк под глазом.
Люси принялась смеяться и не могла остановиться несколько минут. Смех был заразителен. У Пинкни уже болели бока, но он никак не мог остановиться.
– Шшш… – сказала Люси, но, в свою очередь, поддалась его порыву и вновь беспомощно расхохоталась. Когда они наконец умолкли, оба ослабели от смеха.
– Господи, – стонал Пинкни, – мне уже больно. Давно я так не смеялся!
– Я тоже. У меня даже слезы потекли. Что за наказание! – Вдруг Люси сделала долгий, протяжный вдох. – О-о… – изумленно выдохнула она.
На горизонте всходил невероятно огромный оранжево-красный шар луны. Казалось, рука невидимого великана запустила его в небо. Почти не веря своим глазам, Люси и Пинкни наблюдали, как он поднимается все выше, превращаясь в золотой диск и затмевая ярко блестевшие звезды.
– Я никогда раньше не видела, как встает луна, – прошептала Люси. – И не знала ничего прекраснее.
– Я тоже, – тихо сказал Пинкни. – Мне доводилось видеть, как всходит луна, но не над океаном. Это потрясающе.
Они вновь замолчали, наблюдая, как золотой свет становится желтым и, по мере подъема луны, белым. Казалось, вода под ним становится гладкой. Прибой сделался низким, ленивым, темным, с узким краем бледной кружевной пены. По спокойной глади океана – от мерцающего песка до самого горизонта – протянулась серебряная дорожка.