Чародей звездолета «Агуди»
Шрифт:
Сигуранцев бросил на меня косой взгляд.
– У нас такое не позволят, – сказал холодновато. – Скажут, нарушение прав и свобод личности…
Башмет, министр торговли, обронил застенчиво:
– Да они ж сами и не позволят.
Забайкалец слушал с интересом, спросил внезапно:
– А кто это «они»?
Убийло и Башмет посмотрели друг на друга, расхохотались. Новые члены правительства, получившие свои портфели не за знания и профессионализм, а, как водится в демократическом обществе, как руководители крупных групп оппозиции, набравших нужный
– И все-таки расстреливать надо, – отрубил Громов.
Вы правы, ответило лицо Каганова, вы абсолютно правы, надо закрыть границы, а тех гадов, что вывезли миллиарды и теперь посмеиваются там, за бугром, надо тайком найти и перестрелять, чтобы другим неповадно. Пусть знают, что не позволим, найдем, отыщем, вор должен сидеть в тюрьме, а еще лучше – если его пристрелят при задержании… Однако вслух он сказал громко и чеканно:
– Насилием ничего не решим. Надо воспитанием, убеждением…
– Эх, – возразил Сигуранцев досадливо, – Игорь Самойлович, вы же умнейший человек, что вы говорите? Как можно этих отморозков перевоспитывать, интегрировать в приличное общество?
И снова лицо Каганова выразило полнейшее согласие с Сигуранцевым, однако вслух сказал:
– Перебьем самых законченных отморозков, перебьем средних отморозков, перебьем начинающих… А где гарантии, что не появится соблазн перебить и просто оппонентов? Если думают, возможно, не то… что считаете верным вы, человек с ружжом?
Сигуранцев взглянул холодно, лед в глазах обрел цвет закаленной стали, я наблюдал с пониманием, ибо при всей симпатии к Сигуранцеву, искреннему и предельно честному, увы, признаю – правда все же на стороне Каганова. Как раз в том, что все развитые и ответственные люди говорят не то, что думают, а то, что нужно. Говорить то, что думают, могли бы собака, кошка, корова – если бы у них появился дар речи. Но у человека поверх разума, интеллекта есть еще и более высокое: воспитание, что сдерживает искренние животные порывы. Когда вот в такой жаркий день втискиваешься в переполненный троллейбус, где душно, тесно, все толкаются, воняет крепким потом даже от хорошеньких женщин, разве не мелькнет злая мысль: да чтоб вы передохли все? Так и Каганов, что бы он ни думал о нуворишах, казнокрадах, забугорье, наркоманах – говорит только то, что говорить нужно, ибо строим огромный дворец цивилизации по формуле «Как надо», а не «Как хочется».
По формуле «Как надо», подумалось, дворец будет малость скучноват, но будет, а по «Как хочется» вообще не построишь, ибо строим всем миром, всеми народами и странами. И у каждого свои мечты, желания, амбиции, которые надо все-таки приводить с соответствие с общим планом.
– А-апчхи! – бухнул Громов.
Каганов пожелал вежливо:
– На здоровье, на здоровье…
– Спасибо на теплом слове, – сказал Громов проникновенно. – Надо же, от демократа! Аж слезу прошибло… Вам, дражайший Игорь Самойлович, надо определенно не только почистить, но и починить очочки!
– Почему? –
– Тогда не пожелали бы здоровья, – пояснил Громов, – военно-промышленному комплексу в моем лице. Я ж понимаю, это вы нечаянно.
– Не надо ему, – вступился за Каганова Забайкалец. – У Игоря Самойловича есть выбор: или принять реальность, или протереть очки. И вообще люди в очках – это генофонд нации, они крепки здоровьем: кормушка видна хорошо!
Окунев прислушался, добавил глубокомысленно:
– Близорукий человек подобен суфию: он вечный странник на пути, которого нет.
– Зато близорукий, – вставил Сигуранцев, – идеален как политик: не видит перспективу, зато твердо знает, что разницы между черным и белым – нет. Как вон и наш дражайший Лев Николаевич.
Громов бросил зло:
– Да чтоб вам всю жизнь в тетрис на двенадцатой скорости!.. Не близорукость у меня, не близорукость, а дальнозоркость! Это значит, что я вас насквозь вижу!
– Вот видишь, – сказал Убийло Сигуранцеву. – Потому для человека в очках нашего министра финансов такой простор в политике! Хрен что замечает, потому и не проболтается… И стресса у него не будет: снял очки – и ничего не видит, как хорошо!
– То-то его президент так и чешет за ушами.
Каганов чуть не плюнул через широкий стол, а руки задрожали от великой обиды. Обычный треп перед началом работы, но сегодня затягивается, нервничают, чувствуют приближение недоброго. Я положил руки на стол, все моментально затихли, смотрят внимательно, ноутбуки перед всеми лежат закрытые.
Я – во главе стола, справа: Новодворский, Громов, Сигуранцев, Босенко, Забайкалец и примкнувший к ним Окунев – еще один тяжеловес, скоро догонит Новодворского, вице-премьер, министр внешних связей, а также – Директор Центра Стратегического Планирования, в крупных очках с массивной оправой, осторожный государственник. Слева: Каганов, Убийло, Шандырин, Башмет.
Все посматривали на свободное место, но я уже положил руки на стол, все затихли, готовые к началу работы. Дверь распахнулась, вошел Глеб Павлов с газетой в руке, стрижка ежиком, как у боксера прошлого века, крепкий, с небольшим брюшком, похожий на большого сытого кота. Павлов – политолог, советник, антиглобалист, большой кот с круглой рожей, коротко стрижен, отчего голова еще больше кошачья, всегда настороженный взгляд, сразу улыбнулся всем, извиняясь, провозгласил:
– Привет преступному режиму!
Добрейший Каганов заерзал и пробормотал в великом недоумении:
– Почему так уж и преступный? Зачем же вы так, Глебушка…
– А что, – спросил Павлов, – разве в России с точки зрения русского интеллигента хоть когда-то был не преступный? Всегда – преступный! Всегда бесчеловечный.
Он бросил на стол газету, жестом пригласил взглянуть, Каганов спросил опасливо:
– Что там? Бомба?
– Четвертая мировая война! – заявил Павлов.
Каганов схватил газету, страницы зашуршали, он быстро сканировал первую страницу, вторую, третью, спросил с недоумением: