Чары колдуньи
Шрифт:
— Хватит, хватит! — поморщился Конан. — Я услышал твое предупреждение, но намерен поступить, как задумал. Если ты, конечно, сможешь мне помочь… — И он выжидательно посмотрел на шамана.
— Помочь я тебе смогу, но предупреждаю еще раз…
— Заткнись! — грубо оборвал варвар. — Если можешь — начинай! Нечего сопли распускать.
Шаман молча доковылял до алтаря, пошарил за ним и достал маленькую коробочку.
— Помнишь, как я вчера сидел? — И, получив утвердительный кивок, продолжил — Садись вот здесь… Поближе… Вот так. Бери.
— Что это? — спросил киммериец, осторожно взяв коробочку.
—
— Черный? — с явным унынием спросил Конан, которому доводилось видеть людей, пристрастившихся к этому зелью. Больше всего они напоминали стигийских мумий…
— Нет, конечно! — возмутился шаман. — Всего лишь желтый. Черный употребляют или законченные идиоты, или очень сильные маги, которые могут подчинить или хотя бы сдержать его действие. Тот-Амон, например, иногда использовал черный лотос. Но очень осторожно. А мне до него далеко.
— И что мне с ним делать? — спросил слегка успокоенный варвар, осторожно открывая коробочку.
— Возьми небольшую щепотку и вдохни. Остальное сделаю я. Только предупреждаю…
— Все, заткнись! И делай свое дело! — оборвал киммериец и вдохнул пыльцу желтого лотоса.
Мтомба тут же начал монотонно мычать, сначала тихонько, потом все громче и громче. Через какое-то время в рваную мелодию начали вплетаться громкие гортанные выкрики… В руках шамана появился бубен. Дикий ритмичный стук постепенно становился все громче и громче, удивительным образом сочетаясь с пением.
Конан чувствовал его каждым кусочком своей плоти. Волосы киммерийца встали дыбом, как во время сильной грозы, а по спине потек холодный пот. Песнопения шамана были древними, как и его род. Первобытная исконно-природная магия захлестнула душу варвара. Все предметы вдруг стали отчетливо видны и заиграли удивительно свежими красками, хижина стала увеличиваться в размерах. Песнь Мтомбы превратилась в дикий, нестерпимо громкий рев и вдруг, когда варвар думал, что уже не выдержит, резко оборвалась. В наступившей тишине тихо ударили в бубен. Один раз. С этим ударом киммериец провалился сквозь землю. Он падал стремительно, успев лишь заметить быстро удаляющееся пятнышко слабого света над головой. А потом пришла Тьма.
* * *
… Дальнейшее Конан запомнил плохо. И очень не любил вспоминать. Ему повезло, что прагматичный киммерийский разум просто не воспринимал большую часть происходящего. Иначе он просто не сумел вернуться обратно. И так варвару пришлось очень нелегко.
И когда Эмерт стал требовать подробностей падения сквозь Тьму, Конан ответил:
— Там не было времени. Там не было плоти, там не было ничего привычного, земного. Жуткий холод, нечеловеческое одиночество… Сначала… — Он тяжело вздохнул и продолжил. — Потом было гораздо хуже, но я почти ничего не помню, а то, что помню, невозможно описать человеческим языком. Да и не нужно. Тот, кто там не был, все равно не сможет понять, пока сам не упадет в Бездну. Мтомба был прав. Это не для живых. Чтобы пройти сквозь Тьму, надо стать мертвее мертвого…
И Эмерту показалось, что черты киммерийца заостряются, а загорелая кожа приобретает мертвецкую синеву. Налетевший внезапно порыв ледяного
* * *
… Конан долго летел к своей цели. Ему казалось, что он прожил кучу жизней — сто или тысячу, а может и больше — прежде чем осознал, что находится в сером коконе, сотканном из тумана. Находится не один. Перед ним колыхалось странное облако, почти не отличимое от плоти кокона, но Конан знал, что перед ним душа ведьмы.
— Ты пришел, синеглазый сын Киммерии. — Голос шел отовсюду, бесплотный и равнодушный, — я знала, что ты попытаешься спасти девчонку и снять проклятие. У Мтомбы не получилось… Но ты зря шел сквозь Тьму. Я уже сказала свои условия. И не собираюсь их менять. Умирать больно. Умирать на костре очень больно. Боль — все, что у меня осталось. Я хочу, чтобы мои палачи тоже испытали ее.
— Я понимаю тебя, — сказал Конан. — Но причем здесь Дайна?
— Ты поступил гораздо хуже, чем мои убийцы. Они меня ненавидели, а тебе было все равно. А нет в мире ничего, страшнее равнодушия. Ты сполна расплатишься за него. Ты уже расплачиваешься, но я поднимаю цену. Дайна должна умереть от твоей руки. Только тогда проклятие потеряет силу, а я обрету покой.
И тут Конан разозлился. А вместе со злостью вдруг ощутил, что стал самим собой.
— Ах ты, дочь шлюхи и осла, да как ты смеешь, мертвый кусок дерьма, угрожать и ставить условия мне, живому, что проделал такой длинный путь через проклятущую Тьму и один Сет знает что еще…
Киммериец ругался долго и со вкусом. Уж что-что, а это искусство он в совершенстве освоил еще на шадизарском Дне. Отведя душу, Конан заметил, что дух ведьмы заметно съежился и стал… прозрачней, что ли?
— Прекрати! — Голос был, такой тихий, что киммериец его едва услышал. — Здесь нельзя!
— Ах, нельзя! — обрадовался варвар. — Ну, получи тогда еще!
— Нет! Пожалуйста… Я таю!
— Ну, и хвала Крому! Может, и проклятие растает вместе с тобой! — Конан со злой радостью стал ругаться дальше, пока не услышал еле слышимый шелест:
— Я сняла проклятие… Уходи.
— С чего это я должен верить? — удивился Конан. — Может ты меня обманываешь, чтобы сохранить хотя бы это дурацкое подобие жизни.
— Клянусь своей душой, единственным, что у меня осталось, что я сняла проклятие и останусь неотомщенной. Пусть боги будут мне свидетелями.
В тот же миг в голове киммерийца зазвучал утробный, гулкий бас:
— Она говорит правду. Возвращайся домой!
В следующее мгновение Конан очнулся в хижине Мтомбы. Чувствовал он себя как после недельной пьянки. Неимоверно болело все тело, особенно голова. И еще поганый привкус во рту… Киммериец с трудом поднялся. Шаман удивленно смотрел на него.