Чары Шанхая
Шрифт:
Таков был мой неумелый грустный рисунок. В один прекрасный день я наконец его закончил, и Форкат одобрил мою работу, дав несколько полезных советов: гвоздика из желтой превратилась в красную, а мертвенно бледный лоб, погасшие щеки и обнаженные ноги Сусаны приобрели оттенок слоновой кости. Мне так и не удалось придать выражение скорби ее прекрасным, часто веселым и лукавым глазам, но это меня отнюдь не огорчало. Сама Сусана бросила на портрет мимолетный презрительный взгляд.
Вопреки моим опасениям, капитан Блай остался доволен и поспешно засунул рисунок в папку с петицией. Мы собрали всего четырнадцать подписей, но капитан надеялся, что рисунок, изображавший бедную больную девочку, чахнущую в удушливом дыму, растрогает
Я немедленно приступил ко второму рисунку, точной копии первого. Отличаться должна была только лежащая в кровати Сусана: я обещал нарисовать ее мечтательной и романтичной, в зеленом узком чипао. Но задумчивая поза и экзотическое одеяние не получались. Я начинал новый рисунок и бросал: либо он не нравился Сусане, либо мне самому. Но вдруг я быстро и довольно небрежно набросал силуэт Сусаны и раскрасил шелковое платье со стоячим воротничком и разрезом на юбке, в котором она и вправду смахивала на китаянку; в этом новом рисунке было что-то неуловимое, неожиданно он мне понравился, что, скорее всего, объяснялось случайным сочетанием цветов, а вовсе не моим талантом рисовальщика: кольца черно-зеленого дыма, изрыгаемого трубой и витающего над головой лежащей Сусаны, казались куда более грозными, чем на первом рисунке, будто и в самом деле угрожали хрупкому миру больной девочки, грезившей о дальних странствиях, и нежным восточным шелкам, в которые она была одета. Как раз в тот день Сусана рассказала, что, по словам Форката, некий английский пакетбот под названием «Манчкин Стар» дважды в год, в апреле и октябре, совершал рейсы из Ливерпуля в Шанхай с заходом в Барселону.
— Юбка выглядит по-другому, — возмутилась она, когда я показал ей рисунок. — Ты неправильно рисуешь. Внизу разрезы закругляются…
— Ничего подобного, — возразил я. — Я видел в кино, они как раз такие. Спроси Форката, если не веришь.
Она отложила рисунок, смочила одеколоном платок и протерла грудь и лицо, потом взяла колоду карт и принялась раскладывать пасьянс на доске для парчиси.
— Как долго он не идет, — сказала она наконец. — Чем жарче день, тем дольше сиеста. Может, разбудим его? Поднимись посмотри, что он там делает.
— Когда-нибудь он на нас разозлится.
— Брось свои дурацкие карандаши и ступай наверх, — настаивала Сусана. — Уже поздно, пора просыпаться… Ну пожалуйста, Дани.
Его комната всегда была открыта, однако я постучал в дверь костяшками пальцев и подождал ответа. Обычно Форкат спал на спине в одних трусах, а его таинственные руки мирно покоились на животе, но в тот день он уже был на ногах, принял душ и неторопливо причесывал гладкие волосы, стоя перед зеркалом в своем диковинном черном кимоно и сандалиях на деревянной подошве.
— Мы думали, вы еще спите, — растерянно проговорил я.
— Кто это мы? — улыбнулся он. — Ты или Сусана?
— Мы оба…
— Замечательно.
Он бросил расческу на кровать, улыбнулся и положил большую горячую руку мне на плечо. Мы направились к винтовой лестнице. Он пропустил меня вперед. Миновав сумрачный коридор, мы вышли на залитую солнцем террасу, где застали Сусану за привычным занятием; она выщипывала пинцетом брови, держа перед собой зеркальце. В коридоре пробили часы. Внезапно она вскочила, словно ее подбросила невидимая пружина, отложила пинцет и уставилась на фотографию отца, стоявшую на ночном столике. И прежде чем Форкат вновь перенес нас в багровый рассвет, окрасивший в цвет крови реку Хуанпу и увядшую желтую розу на рояле в гостиной Чень Цзинфан, Сусана, закрыв глаза, несколько секунд неподвижно сидела, глядя на портрет Кима. Дождавшись, когда раздастся последний, шестой удар, наш косоглазый рассказчик уселся на край кровати, покашлял, прочищая горло, и медленно начал свое повествование. Вскоре перед его мысленным взором тоже возникла роза…
3
Подойдя
Он расспрашивает Айи, но ничего не может добиться. Дэн уверяет, что ему тоже ничего не известно, но под взглядом Кима растерянно опускает глаза и робко отвечает, что розу, вероятно, принесла горничная-сиамка… Ким хватает слугу за лацканы.
— Дэн, слушай меня внимательно. Я отвечаю за безопасность мадам Чень и буду выполнять свою работу на совесть, даже если это не угодно тебе, кому-то еще, а может, и ей самой. Так что ради безопасности госпожи выкладывай все, что знаешь, или я отдам тебя на съедение крокодилам, несчастный китаец… Я не шучу. Вечером госпожа легла, жалуясь на мигрень, и сказала, что никуда не пойдет. Но она изменила свое решение. Я прав? Отвечай!
Испуганный Дэн сдается:
— Да, господин. Примерно через час после вашего ухода… Она с кем-то поговорила по телефону, потом оделась и ушла, предупредив, чтобы я ничего вам не говорил…
— В котором часу она вернулась?
— Очень поздно. Около пяти утра…
Дэн видел, как она пришла. Ему не спалось, и он так переживал за госпожу, что, несмотря на ранний час, встал и вышел из комнаты. Он сразу смекнул, что мсье Франк приехал из Франции по просьбе мсье Леви, чтобы охранять мадам Чень, и хотел ему помочь, но мадам приказала держать язык за зубами, и он послушался, хотя потом раскаивался. Сообразив, что уже очень поздно, он встревожился и хотел разбудить мсье и все ему доложить, как вдруг появилась мадам с розой в руке, попросила бокал с водой и поставила розу на рояль; увидев мадам Чень, он вздохнул с облегчением, потому что никогда бы себе не простил, если бы этой ночью с ней что-нибудь стряслось.
Ким убеждает Дэна, что их главная задача — безопасность мадам Чень: о каждом ее перемещении, в особенности если она хочет отлучиться по секрету, слуга должен немедленно сообщать ему.
— Обещаю вам, этого больше не повторится, — уверяет старик — Только, пожалуйста, не говорите мадам, что я вам все рассказал…
— Договорились, Дэн. Можешь идти.
Некоторое время Ким задумчиво рассматривает поникшую розу. Он очень встревожен и решает перейти к действию, однако в течение трех последующих вечеров Чень Цзин из дома не выходит. Ее навещают подруги, а по вечерам, запершись в своей спальне, она подолгу разговаривает по телефону с Парижем. В первой половине дня занимается домом и дает указания прислуге, а после обеда подолгу читает, сидя на террасе.
Как-то вечером Чарли Вонг, узнав, что Ким хочет приобрести пару шелковых кимоно, предлагает ему отправиться в лавку жены, расположенную в старой части Шанхая, неподалеку от театра «Грейт Уорлд». Чень Цзин уверяет, что этот вечер она тоже собирается провести дома, тем не менее Ким дает Дэну четкое указание:
— Если госпожа пожелает уйти, немедленно звони, я буду в магазине мадам Вонг.
Со Линь, жена Вонга, помогает Киму выбрать несколько кимоно и, улыбаясь, как ни в чем не бывало, берет с него деньги и даже скидки не делает, зато дарит еще одно кимоно, которое со временем он отдаст мне, — вот оно, я ношу его по сей день. Покидая лавку, Вонг намекает, что если вдруг Киму станет одиноко и он пожелает расслабиться за трубочкой опиума в приятном женском обществе, пусть не раздумывая обращается к нему… Вежливо поблагодарив, Ким отказывается и в тот самый миг, когда они останавливаются посреди шумной, запруженной машинами улицы, замечает Крюгера: тот выходит из белого автомобиля с откидным верхом и тотчас исчезает за какой-то дверью, над которой висит большой стеклянный фонарь, окруженный красными гирляндами из шелковой бумаги. Ким поворачивается к Вонгу.