Чары Тьмы
Шрифт:
Дер страдальчески застонал. Звук получился сиплый и смешной.
— Мой господин, — продолжала Марсина, — я люблю тебя всем сердцем, и прости, если это звучит нескромно. Что бы с тобой ни случилось, я с радостью и готовностью разделю твое горе.
И тогда в Дере взыграла великая ярость — гнев одинокого страдальца, чье горе нельзя разделить ни с кем. И он сорвал с себя фату, и раздирал ее на клочки, пока она не разлетелась на нитки по ковру папоротников. И перед Марсиной предстало лицо ее возлюбленного.
Марсина вперила в него взор и взяла Дера за руки.
— Страшный груз свалился тебе на плечи, — проговорила
И она сняла со своей головы венок и повесила на шею Деру, и поцеловала его в лоб и в мохнатую морду. И Дер хотел ответить ей: «Ты — лучшая из женщин. Я был слеп и глуп, потеряв тебя, и теперь по заслугам вознагражден этой тупой ослиной головой. Если бы я был умнее, я бы ценил тебя с самого начала. Если бы мне снова удалось стать человеком, я бы любил тебя». Но он произнес лишь:
— Иа! Иа!
И слезы выкатились у него из глаз, из глаз Дера, — слезы стыда и отчаяния.
Что оставалось делать этим молодым людям? Ни тот, ни другая не владели магией. Демоны, исполнив волю своего господина Азрарна, покинули утренний лес. Даже Колхаш, ласкавшийся в это время в своем шалаше с Йезадой, ничем не мог помочь.
И тень опустилась на лес. И то была не тень позора Дера. И ее сопровождали грохот и смятение, и слышались крики разлетающихся птиц и разбегающихся зверей.
Дер и Марсина оглянулись, на мгновение позабыв о своих бедах. Студеный и в то же время обжигающий ветер дохнул на прогалину, принеся с собой что-то ужасное.
Дер вытащил охотничий нож. Он готов был встать на защиту девушки и сделать все, что в его силах. Он хотел посоветовать, чтобы она забралась на дерево, но слова были ему неподвластны. Поэтому он просто встал перед ней, вглядываясь одним глазом в то, что приближалось к ним.
Лес заволокла тишина. Но из ее глубин уже поднимался гигантский вал, и вот он обрушился на прогалину, ломая ветви и срывая листья, заполняя все грохотом и криками перепуганных птиц. И снова наступило безмолвие, и все, что всколыхнулось, начало оседать на свои места, как соль на дно кувшина.
И перед ними возник человек. Да, всего лишь человек. Бедный безумец или лесной затворник, изъязвленный и одетый в лохмотья. Однако его голову золотым нимбом обрамляли волосы, а на подвижном как воск лице блестели золотые глаза.
Он внимательно рассматривал смертную деву, которая во сне была возлюбленной демона, и смертного юношу, который кознями демона был превращен в осла. И его золотые глаза то вспыхивали, то угасали, как язычок пламени в лампаде.
Легенда рассказывала о двух сверхъестественных существах, любивших друг друга в глубинах этого леса. О юноше, светлом и золотом, как летний день, и о девушке, белолицей и темноволосой, как белая роза и черный ночной гиацинт… Они, согласно воле Ваздру, должны были быть разлучены…
Этого безумца можно было даже счесть красивым. За бессмысленными, аморфными чертами ощущалось бесцельное стремление, которое привело его сюда и точно так же должно было увести отсюда. Призрачным ореолом клубилась красно-синяя мантия, а в руках он держал челюсти. Внезапно они со стуком раскрылись
И тогда Дер ощутил боль в шее, словно ему кто-то пытался отвинтить голову, вынуть ее, как пробку из бутылки. Затем ему как будто вылили на темя ушат холодной воды, затем опалили огнем. Потом он почувствовал, что рот набит травой, и отплевывался, и вытирал губы, — человеческий рот с человеческими зубами. И, ощупывая свое лицо, он понял, что оно возвращено ему. Лицо Дера: скулы и кожа, плоть и глаза, нос и подбородок, щеки и лоб.
На его счастье в лесу остался один волшебник. И звали его когда-то князь Чузар, Владыка Безумия. Однако теперь ему предстояли другие дела.
А Дер даже не заметил, как отбыл его спаситель. Он самозабвенно гляделся в зеркало, которым служило для него лицо Марсины.
И вот наконец он промолвил:
— Твоя любовь спасла меня.
И в этом прозвучала самонадеянность, хотя и недалекая от правды.
Он заключил Марсину в объятия и прижал к сердцу, и вскоре — после велеречивых обещаний, неискренних похвал и завистливых взглядов на прекрасное драгоценное платье — она стала его женой.
И, стоило им обняться, как весь лес успокоился и все встало на свои места.
Бродившие как в тумане люди из свиты Колхаша нашли друг друга и узнали себя. Им казалось, что они присутствуют на свадьбе и прислуживают при первой брачной ночи, и это отчасти соответствовало действительности. Ибо они увидели, что их господин, старик или злобный деспот, зависящий от их умения держать язык за зубами, стоит у ручья рядом с пышнотелой девой, странный беспорядок в одежде которой был быстро устранен с помощью вещей, вынутых из свадебных сундуков.
Около полудня кортеж двинулся сквозь лес (жених на угольно-черном скакуне, невеста — в паланкине), и вскоре повстречался с охотниками, преследовавшими странное животное, которое они называли «дером». Посетовав на то, что им не доводилось встречать такого зверя, люди Колхаша двинулись дальше по направлению к замку Колхаша, которому предстояло узнать власть новой хозяйки. Она казалась ведьмой и пророчицей подстать своей матери, чьим искусством постоянно похвалялась.
Ее муж, вначале утративший интерес к книгам, вскоре к ним вернулся и предоставил супруге заниматься чем ей угодно. Йезада оказалась требовательной женой. И по прошествии времени поползли странные слухи о ней. Говорили, что материю для своего плаща она соткала из волос погибших юношей, что зубы растут у нее не только во рту, но и в другом месте, о котором упоминать не принято. Когда же в деревнях шел дождь, люди ворчали:
— Это Йезада льет на нас свои помои.
Никто не знает, нравились ли ей эти слухи и была ли она счастлива со своим кротким супругом. Как неизвестно и то, хорошо ли жилось вдвоем Деру и Марсине.
Только осел остался в выигрыше после этих трех дней и ночей, проведенных в лесу. Каким-то образом в его ослиной голове осталось что-то от охотника Дера. Следует заметить, что сам Дер не приобрел ничего нового.
Осел же, резвясь на лесных лужайках, заметил, что рыси и волки, встречая его взгляд, бросаются наутек. А потому он дожил до преклонного возраста, не страдая от гнета человека, наслаждаясь изобилием пищи и неизбывном счастьем вольноотпущенника. Время от времени он даже оглашал окрестности философскими откровениями: