Чары
Шрифт:
– А мама? – спросила Мадлен. – Уверена, она за тебя. Неважно что я к ней чувствую… но я не могу поверить, что может найтись причина, по которой она может перестать любить тебя.
– Она и не перестала. Она давала мне понять, тайно – тогда и сейчас, что всегда будет любить меня, что бы я ни сделал, – в его голосе появились горечь и грусть. – Но для нее это преступление. Тоже. Или, по крайней мере, грех.
Он сделал паузу.
– И ей до сих пор нравится Стефан. Ей нравится быть его женой. Она никогда открыто не пойдет против него.
– Да, –
– А ты, Магги? – спросил он ее. – Что чувствуешь ты… что ты думаешь обо мне, теперь, когда все знаешь?
– Как ты можешь даже спрашивать?
– У меня нет выбора.
– Хорошо, – Мадлен помолчала. – Знаешь, тут две половинки… То, что я чувствую к тебе как к брату – это довольно просто. Первые восемнадцать лет твоей жизни мы были далеки друг от друга. Но в тот момент, когда я впервые увидела тебя в день моей свадьбы в Париже, у меня просто не было слов, чтоб сказать, что я чувствую к тебе.
Она взяла его за руку и крепко сжала.
– И с того самого дня ты не перестаешь изумлять меня, Руди. Я даже и не знала, что ты – такой храбрый, такой добрый и великодушный.
– А сейчас я изумил тебя опять.
– Но для меня это ничего не меняет – разве обязательно должно что-то значить? Ты – это ты, ты Руди Габриэл, мой брат. Просто теперь я еще знаю, что ты – гэй.
– И это – вторая половинка, да? Мадлен кивнула.
– Если ты спрашиваешь, как я отношусь к гомосексуализму – это немножко сложнее, на это труднее ответить. В Париже я знала несколько подобных мужчин – и женщин тоже. Патрик, помощник шеф-повара, жил вместе с Жан-Полем, официантом. Но это были их дела, и я ни на секунду не задумывалась об этом.
Потом она нахмурилась.
– Вот только Гастон… ты помнишь Гастона Штрассера?
– Твоего учителя пения?
– Это было так страшно для Гастона – потому что он жил в годы нацистов. Я знаю, что он пострадал… так ужасно, но это совсем другое дело. Те люди были просто чудовищами. Подонками.
Она замолчала.
– Ты был влюблен?
Руди улыбнулся неожиданности ее вопроса.
– Только один раз, – ответил он. – Его звали Юрг, и мы встретились как раз после моего дня рождения. Девятнадцатилетия. Сейчас все кончилось, но длилось два года.
Его роман кончился, как рассказал он Мадлен, неожиданно для Руди, с помолвкой его друга с девушкой, которую одобрили его родители. Руди был больше ранен нечестностью друга, чем самим предательством, хотя гнев и помог ему пережить разрыв их отношений. Но это сделало его недоверчивым. Ему стало казаться, что многие люди просто порхают от романа к роману, не беря себе в голову, тогда как он, редко имевший друзей, так горестно влюбился.
– Наверно, это просто потому, что я такой, – сказал он сокрушенно. – Люди, которых я люблю, так много значат для меня.
– И от этого еще тяжелей, когда они бросают тебя.
– Да, – Руди кивнул. – Очень больно.
Резкое ухудшение отношений со Стефаном было, как понимал Руди, одним
– Я даже не знаю, что ты делаешь в банке, – сказала Мадлен.
– Работаю с личными вкладами – конечно, я там просто мелкая сошка. В таком заведении, как наше, нужны годы, или даже десятилетия, чтобы завоевать не только уважение, но и доверие к себе, – он сказал и встал. – Я никогда не буду птицей высокого полета и таким сильным, как ты, Магги.
– Нет, нет, ты неправ, – начала протестовать Мадлен. – Ты – именно такой. А еще – ты храбрый.
– Только когда меня довести до ручки, – он слегка улыбнулся грустной задумчивой улыбкой. – Но я могу много работать, и вообще – люди, которые работают со мной, меня уважают. Я не представляю угрозы ни для одной души, и поэтому если я попрошу перевести меня в Нью-Йорк, думаю, они мне не откажут.
Мадлен тоже встала и подошла к окну. Багряные сумерки спускались на парк, движение по вечерней Сентрал Парк Саус было свободным от пробок, и проносившиеся мимо машины с зажженными фарами создавали какую-то иллюзию безмятежности городского пейзажа.
– Здесь замечательно, – проговорила она мягко. – Так легко окунаться в роскошь.
– Ты можешь иметь ее запросто.
– Вряд ли.
– Потребуй то, что принадлежит тебе по праву рождения.
– Я сделала это, когда приехала в Цюрих. У нашего дедушки не было ничего ценного – для тех, кто оценивает все с точки зрения денег. Кроме, конечно, Eternit'e. Но если б она была у меня, я никогда б ее не продала. Никогда.
Руди посмотрел на сестру.
– Ты сказала, что я сильный – но я не такой. Если я и сбегу из Дома Грюндли, то только в роскошную квартиру. Мне нравится комфорт, среди которого я вырос. Мне он нужен.
– В этом нет ничего плохого, Руди.
– Мне скоро нужно возвращаться, – сказал он ей. – С тобой будет все в порядке?
Мадлен кивнула медленно.
– Думаю, да. Благодаря тебе.
Они вместе пошли взглянуть на Валентина. Малыш лежал на спине, обе ручки были видны из-под одеяльца, и губы слегка приоткрыты. Мадлен нагнулась и нежно погладила его по волосам.
– Вот, кто мне нужен, – сказала она очень спокойно и тихо. – И мне нужен его отец, так нужен… но я знаю – я никогда не смогу вернуть его назад. У меня никогда его больше не будет.
Знакомый горький комок боли подступил к горлу, но она подавила уже готовые было вырваться наружу слезы.
– Я так буду рада, Руди… даже больше, чем я могу выразить, если мы будем вместе.
– Так ты уже решила? Ты остаешься?
– Я попытаюсь.
– Это будет не легко, – голос Руди тоже был тихим. – Тебе нужен покой и безопасность – пусть не для себя самой, для малыша.