Час кошки (сборник)
Шрифт:
— Ким… Что случилось? Ты что, плачешь? Да что с тобой? Тебя кто-то избил?
Спун проснулся оттого, что мои слезы капали ему на ноги. Похоже, он считал, что я могу плакать только в двух случаях: когда занимаюсь любовью и когда меня бьют.
— Ничего со мной не случи-и-лось…
— Тебя кто-то обидел!
— Нет… Просто мне стало так тоскливо, так плохо без тебя…
— А, ну это понятно. Само собой.
Что значит — «само собой»? Но он, не дав ничего прояснить, потащил меня в постель и принялся сдирать с меня одежду, словно разрывал пакетик с карамелью. Потом его язык принялся вылизывать мое тело — и вдруг замер, словно окаменев.
Спун был так ошеломлен, что даже пальцем не тронул меня. Его руки, державшие меня за плечи, тряслись мелкой дрожью. Ну, в этот вечер мне предстоит расстаться с жизнью. Я собрала все свое мужество и посмотрела прямо в лицо Спуну. Я думала, что увижу бешеные от ярости, сумасшедшие глаза, но в них плескались отчаяние и безнадежность.
Спун, не смотри на меня такимиглазами!
— I AM SAD! I AM SAD! [4] — отстукивало сердце Спуна, словно телетайп.
4
I AM SAD! I AM SAD! (англ.) —Мне горько! Мне горько!
По моему лбу потекли струйки холодного пота. Я не должна допускать, чтобы он смотрел на меня с таким выражением! Пусть лучше он до конца своих дней остается бесчувственным идиотом… Я выжала из своих мозгов все, что только смогла.
— Спун, — сказала я, — если ты будешь ставить мне засосы на такие места, я не смогу носить открытые платья! Будь осторожней, очень тебя прошу.
— Ах, вон оно что… Выходит, это я сам вчера ночью…
Он просиял и, повалив меня на кровать, как-то растерянно и бестолково овладел мною.
Перевести стрелки. Я и сама не предполагала, что моя хитрость может сработать.
Я радостно перевела дух. И подумала о том, насколько мучительно ранит Спуна его ревность — и какую мучительную боль она причиняет мне. Печаль Спуна была моей печалью.
Я люблю этого оболтуса!
При этой мысли я покраснела и подняла взгляд на Спуна.
Спун тоже посмотрел на меня с удивлением и замер.
— Ты чего?
— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я тебя люблю.
При этом у меня, наверное, было такое торжественное выражение лица, как если бы я объявила, что сегодня на ужин у нас креветки.
— Я знаю. Я же сказал, это само собой.
Значит, другого и не дано? Я и Спун — единственно возможное сочетание в этом мире? Во всяком случае, ясно одно: на моем сердце вытравлено тавро — «Спун».
Мы валялись на травке в дальнем уголке парка и на двоих курили косячок. Люди проходили мимо, даже не подозревая, что мы вот так, в наглую, балуемся марихуаной. Время от времени Спун, прищурив один глаз, пускал дым в Осборна. Когда Осборн вконец сомлел, словно объелся кошачьей мяты, Спун зашелся от смеха. Я куталась в толстое пальто из шерстяной байки и открывала банки с пивом одну за другой. Был теплый и ясный ноябрьский день. Солнце светило одуряющее ярко. Когда я прикрывала веки, глаза застилала зелень, цвета весенней листвы. Протянув руку, я нащупала жесткие джинсы Спуна. И поняла, что он намерен сорвать поцелуй, потому что всякий раз перед тем, как поцеловать меня, он щекотал ресницами мою щеку. Ветер сорвал со Спуна панаму, которая была явно не по сезону,
Мы стояли на автобусной остановке перед парком и жевали крупно нарезанные сосиски. Они были слишком обильно политы горчицей, и время от времени меня прошибали слезы. Осборн спал, свернувшись в клубочек под свитером Спуна.
— Ким…
Передо мной возникла Мария. Я страшно удивилась столь неожиданной встрече, но стояла как истукан, стараясь не показать своего изумления. Мария метнула быстрый взгляд на Спуна. Я даже съежилась — так мне стало неловко. Это же неприлично — выставлять на всеобщее обозрение человека, которого так сильно любишь. Спун тоже бросил на Марию короткий взгляд, словно смотрел на неодушевленный предмет, и погладил кота, засунув руку за пазуху.
— Это тот самый мальчик?
Я кивнула. Мария была моим учебником жизни. Но, как ни странно, мне не хотелось, чтобы она выставляла Спуну оценки.
— Какой большой мальчик, — заметила она.
Обменявшись со мной короткими репликами и попрощавшись, Мария поймала машину и уехала. Мне даже стало немного грустно, как при расставании с любимым. «Выдай же мне наконец аттестат зрелости», — прошептала я про себя.
Подошел автобус. Мы сели в него, и я сказала упорно молчавшему Спуну:
— Она меня многому научила. Как и ты. Правда, красивая?…
Я заглянула Спуну в лицо, устыдившись банальности своих слов.
— Да так. Ничего особенного.
От его ответа меня вдруг охватила необъяснимая паника. Обычно Спун при виде красивой женщины непременно свистел и отпускал сальную шуточку.
— Нет, правда! Всякий скажет, что она красавица!
— Отстань, надоело! — отрубил Спун и уставился в окно. Его большие глаза, обрамленные густыми ресницами, заволоклись слезами. От этого у меня возникло чувство, что у меня в желудке лежит большой кусок хлеба. По идее он должен был, перевариваясь, становиться все меньше и меньше, но происходило обратное. Кусок разбухал, увеличиваясь в размерах. Автобус резко остановился, сидение сильно тряхнуло. Я громко сглотнула. Я молилась только об одном — чтобы шофер больше не тормозил так резко. Иначе этот кусок вылетит вон — через глаза.
7
За завтраком, запихивая в рот куски яичницы, я наблюдала за Спуном. В это утро он вел себя не так, как всегда. Даже не проглотив две «положенные» таблетки аспирина (которые он обычно запивал джином), Спун кинулся звонить в какое-то иностранное посольство, заглядывая в свои бумажки, которые берег как зеницу ока. После этого застыл в неподвижности, словно оцепенел. Лишь время от времени закрывал глаза и сжимал губы. Я украдкой поглядывала на его черный профиль, не в состоянии выдавить из себя привычную легкую фразу типа: «Спун! Твоя девушка без ума от тебя!»
За целый день я так и не услышала от него ни единого слова, кроме замечания на тему, что «утро — не самое подходящее время, чтобы слушать Чета Бейкера». Спун, всегда бывший постоянным источником звуков и шума, в последнее время сделался молчалив, как философ. Даже кокаин свой нюхать забыл. Только курил и курил. У меня просто сердце разрывалось при виде лежащего на кушетке огромного тела.
Любые порывы души всегда отражались в глазах Спуна, как в каплях прозрачной воды. Теперь в них мелькала тень беспокойства.