Час оборотня (сборник)

Саймак Клиффорд Дональд

— Ну, коли обижаться, — сказал я, — то давайте тогда до конца: раз есть такое озеро и в нем щуки, ведите, однако, меня на него.

Осип снова набил табаком трубку, не торопясь раскурил ее, не поднимая на меня взгляда, и словно бы задремал на корточках, ко всему равнодушный:

Не дождавшись ответа, я принялся делать для щук вешела — тальниковые рогатульки. Один сучок загоняешь рыбе в жабры, другой цепляешь на палку, которую берешь, как коромысло, на плечи, если улов большой, как сейчас, нести приходится вдвоем. Василий без приглашения пришел на помощь,

и скоро мы уже несли улов на длинном шесте, как носят рыбаки невод. Щучьи хвосты болтались, ударяя меня по спине, по ногам, а последняя моя добыча волоклась хвостовым плавником по земле. Мы шли ходко, подгоняемые тяжестью ноши, и так же ходко, но налегке спешил за нами Осип.

Казимировна встретила нас восторженно.

— От добытцик, от музик! — хвалила она меня, принимая улов.

Казимировна — женщина редкой силы, даже по этим местам, где слабая половина человечества вынуждена до сих пор выполнять одинаковую работу, а порою и большую, с половиной сильной, — легко поснимала щук и покидала их в долбленое большое корыто. Потом понимающе поглядела на меня, на Василия и, наконец, на Осипа. Тот, подчеркивая свою непричастность к улову, присел на приступке крыльца и пускал с безразличием дым уголком рта.

— Только одну, — сказала моя хозяйка. — Пойди нащипли луку. — И ушла в избу.

Я вышел за городьбу, в подлеске возле малой речушки надрал дикого лука и вернулся, когда все уже было готово. Казимировна накрыла стол (я сколотил его по приезде в Инаригду) на воле, под старым пихтачом. Столешницу украшали бутылка спирта, холодная, отваренная просто и в специальном взваре из кореньев, фаршированная картошкой и жаренная в муке и без муки щука, ломти домашнего, пышного, пропеченного хлеба, соль в берестяном туеске и моченая брусника. Я протянул хозяйке пересеку дикого лука, и она, брызнув на него водой, тоже водрузила на стол.

— Давайте, ребята, что ли! — пригласил я Василия и Осипа. Они не чинясь, с явной охотой и поспешностью, но немного опасливо поглядывая на дородную, широкую в кости и тяжелую на руку хозяйку, присели к столу, побросав на траву кепчонки, и с особым тщанием вытерли о брюки ладони, повозив ими по задам. Почти то же самое ритуально проделал и сам я привычка, выработавшаяся за долгие годы жизни в тайге, у костров.

— Ну, с Богом! За светлый праздник — воскресенье! — сказал я и, прежде чем разлить по стаканам спирт, плеснул его из горлышка на траву Бурхану, потом в чашечку Казимировне.

Выпили все, и хозяйка тоже из белой чашечки, которая при любой хмельной оказии появлялась на столе. Казимировна кроме своей небабьей силы еще обладала редким умом и острым, точно разящим словом. Родилась она в самом начале века и была дочерью ссыльного поселенца — поляка и местной, по рассказам, небывалой красоты эвенки.

Отец у Казимировны умер, когда дочери не исполнилось и десяти лет, а вскоре что-то произошло с матерью. Что — никто и не знает, ушла в тайгу и не вернулась. А в Инаригду по весне — жил поляк отдельно от всех на заимке в верховьях Бражного ручья, километров за сорок, — вышла девочка. «Кто ты?» —

спросили ее. «Казимировна». Так вот с тех пор шестьдесят четыре года и живет в Инаригде.

— Красно яицко ко Христову дню, а румоцка ко времени, — сказала Казимировна и ушла стряпать, а мы, быстренько осушив посуду, плотно закусили и предались беспечному разговору. Говорили о разном: о том, что нынче вроде бы грядет сухое лето, что травам надо бы по времени быть погуще, о том, что не в пример прошлым годам много паутов, а комара куда как меньше.

— Ты, Кужмити, не обижайся, — отмякнув в разговоре и поблескивая щелочками глаз, в которых стояли признательные слезы, сказал Осип.

— А я не обижаюсь…

— Есть, однако, огромадный суха в Егдо… Есть. — Он, чтобы не поднять во мне возражение, не определил размеры щуки, и Василий снова, как и тогда, закивал головою:

— Есть, есть, однако…

— А коли есть, давайте и сходим. Я вот что-то и не слышал про такое озеро. Не знаю, где оно, хотя и побродил там. — Я небрежно махнул рукою в сторону заречного синего увала. — И на картах нет такого озера — Егдо.

— Есть, однако! Зачем туда махаешь? Туда нет. Там есть, — и Осип махнул в том же направлении, что и я, но, вероятно, этот жест несравнимо разнился с моим, потому что Василий снова поспешил подтвердить правоту Осипа:

— Да, да — там! Там, где Оська кажет.

— А что за озеро, Осип?

— О, большой, однако! Красивый. Весь синий-синий и черный. Вот как глаз, — сунул пальцем в лицо Василия. У Василия необыкновенные для эвенка крупные глаза синего цвета с черным зрачком. Наследство, оставленное с далекого казачьего колена в его роде. Я поразительно точно, есть во мне такая способность, увидел громадный синий-синий глаз озера среди пустоши тайги с глубоким зрачком посредине. «Почему со зрачком?» — подумалось, и я улыбнулся этому вот вызванному видению.

— Так пойдем туда…

— Далеко, однако.

— Ну так что. У вас вроде как тоже отпуска.

Василий и Осип — штатные охотники, и сейчас для них было как бы межсезонье, ничем не занятое.

— Отпуск, отпуск, — закивали они.

— Возьмем сухарей, спирту, рыбы…

— Мясо сухой есть, соленый есть, однако… — живо откликнулся Василий, а Осип чуть по-утиному свалил голову набок и словно бы прислушивался к чему-то внутри себя.

— Пойдем, чего там, — не унимался я.

— Однако далеко… День, два идти надо…

— Ну так что, не дойдем, что ли, а?

Они быстро-быстро заговорили друг с другом, словно камешки закатали, просыпая иногда русские слова. Я заметил, что многие народы, будь это северяне, легко поддающиеся влияниям, или южане и даже жители Средней Азии, последние полтора десятилетия в своих обиходных разговорах запросто употребляют русские слова. Они как бы уже не могут обойтись без них в общении друг с другом. Говорили эвенки долго. Василий вроде бы склонял товарища на поход к Егдо, а тот как бы и соглашался, но, похоже, боялся чего-то, то ли долгого пути, то ли сомневался — найдут ли они озеро. Наконец Осип сказал: