Час пик
Шрифт:
У Яны был еще шанс выйти на дорогу и поймать попутку, но она прекрасно понимала, что охранники непременно увяжутся за нею и наверняка сумеют пресечь эту попытку, воздействуя если не на саму Яну, то на водителей попутных машин.
Поняв, что ее поставили в безвыходное положение и в весьма энергичных выражениях пообещав уволить всех присутствующих и отсутствующих во главе с Калгановым и Ковалем, Яна спустилась в студийное помещение, где в знак протеста посадила себя на цепь. После этого она для полноты картины решила раздеться догола, но платье оказалось невозможно снять — мешала цепь. Это было сногсшибательно
Охрана решила в этой ситуации проявить максимум такта, вежливости и деликатности, и поэтому тихо покинула студию, оставив Яну в одиночестве.
Не то чтобы Яна так уж хотела попасть на этот праздник и непременно участвовать в нем с самого начала. Просто в последнем разговоре с нею Коваль взял неверный тон, и Яна почувствовала себя пешкой в чужой игре.
Но Коваль хорошо знал Яну и был уверен, что ее возмущение продлится недолго.
И вообще, этот скандал, включая раздирание на себе концертного платья, был отнюдь не плодом настоящей истерики, а искусно сыгранным спектаклем.
Когда первый помощник Коваля спустился в подвал с черным кимоно в руках, Яна была уже совершенно спокойна. Охранник протянул ей кимоно, собрал обрывки платья и отстегнул ошейник.
— Там приехала милиция, — сообщил он. — У них есть ордер на обыск. Они думают, что мы прячем здесь маньяка.
— Я обязательно скажу им, что это ты, — пообещала Яна, надевая кимоно.
Опергруппу, приехавшую на обыск, возглавляли Туманов и Кондратьев. Когда Яна поднялась наверх, Туманов обратился к ней:
— Прошу прощения, Яна Евгеньевна. До нас дошли сведения, что секта Детей Солнца может укрывать преступника, известного под именем Санта-Клауса. А хозяин этого дома является одним из руководителей секты. Поэтому мы должны произвести здесь обыск.
— Ко мне лично есть какие-нибудь претензии? — поинтересовалась Яна.
— К вам никаких.
Кондратьев, похоже, был иного мнения и считал всех обитателей этого дома, постоянных и временных, одной бандой. Но полномочий предъявлять каких-либо претензии к Яне Евгеньевне Ружевич у него не было. А тут еще приехали Сажин с адвокатом.
Сажин хоть и был отстранен от дел, но из милиции его пока не выгнали. Впрочем, о том, что Кондратьев с Тумановым едут обыскивать калгановскую виллу, Сажину сказал Ростовцев, которого отстранили пока только от данного дела, да и то не вполне.
Юра сработал оперативно. Правда, постоянного адвоката у Яны Ружевич и Марика Калганова в Белокаменске не было — он теперь пользовался услугами московских юристов. Так что пришлось обращаться к первому попавшемуся, коим оказался тот самый адвокат Лебедянский, который защищал Рокотова и не так давно передал ему весточку с воли.
Но Сажину это было без разницы. Он знал, что Кондратьев готов действовать против Детей Солнца и их друзей любыми методами, в том числе и не вполне законными. А присутствие адвоката заставит его поумерить свой пыл. Личность адвоката здесь несущественна — важен сам факт.
Яна тем временем думала о другом. Первое, о чем она спросила адвоката, было:
— Вы приглашены на праздник к Грекову?
— К сожалению, нет, — ответил Лебедянский.
— Считайте, что приглашены. Подвезите меня, пожалуйста, до «Снежной
— С удовольствием. Но кто же тогда будет защищать ваши интересы здесь?
— Все равно эти следопыты здесь ничего не найдут. А если будет ущерб, то мы всегда успеем вчинить иск.
Адвокат согласился сразу, заявив, что слово столь очаровательной женщины для него закон.
Охрана опомниться не успела, как Яна, уже в другом концертном платье и шубе, села в машину к Лебедянскому, сказав мимоходом Сажину:
— Юра, едешь со мной.
На выезде Яна скомандовала дежурному охраннику:
— Сережа, садись. Будешь охранять меня, как зеницу ока.
Первый помощник Коваля попытался помешать отъезду, но Яна пригрозила:
— Скажу милиции, что меня тут держат силой. Пока врио начальника охраны раздумывал, чем это может грозить ему лично и его подчиненным, машина Лебедянского уже умчалась по направлению к городу. Единственное, что можно было сделать в этой ситуации — это приказать немедленно вставить бегунок в мотор машины с неспущенными шинами и ехать следом. Но в доме была милиция, и Кондратьев, по примеру своего любимого шефа Короленко не питавший добрых чувств к частным сыщикам и охранникам, не позволил выполнить это приказание быстро. Он высказал здравое предположение, что маньяк в загримированном виде скрывается среди охранников Яны Ружевич. Особые подозрения у него имелись в отношении спешно уехавшего с Яной Сережи. Но дорожные посты на въезде в город ни Кондратьеву, ни Короленко не подчинялись и не сочли нужным вступать в конфликт с людьми, едущими в машине адвоката. Тем более, что охранник Сережа по своим габаритам был раза в два крупнее разыскиваемого Данилова.
В результате примерно за полчаса до начала праздника в отеле «Снежная Королева» Яна Ружевич и ее спутники благополучно въехали в город.
31
— Тьма пришла и уйдет, а свет пребудет вовеки. Солнце, угасшее в зимнюю ночь, возродится в преддверии весны…
Глубокий, сильный голос первосвященника Гелиоса далеко разносился в морозном воздухе над полем и лесом, перекрывая шум огня, воздымающегося к небу.
А небо в эту ночь было ясное-ясное, и зимние созвездия сияли на нем во всей своей красе.
Дети Солнца развели огромный костер на широком заснеженном поле, и теперь возле этого костра разворачивалось действо мессы Торжествующего Рассвета.
Жрицы Солнца в легких летних одеждах одна за другой подходили к огню и зажигали от него свои факелы. С этими факелами они медленно танцевали вокруг костра, и все новые участницы включались в этот танец. Теперь уже не только жрицы, но и рядовые дочери Солнца сбрасывали обувь и вливались в медленный хоровод под пение рассветных гимнов.
А танец становился все быстрее. Стоящий внутри круга первосвященник, казалось, тоже включился в него. Его мантия развевалась так, что непосвященные пугались, как бы костер не зажег ее. Но сам Гелиос не обращал на это внимание. Он пел гимн: «Гори огонь, сын Солнца и Земли!», а остальные пели вместе с ним, все быстрее, громче и эмоциональнее. Настал момент, когда мелодия растворилась в жгучем ритме танца, и первосвященник, размахивая своими мантией и посохом, уже не пел, а кричал в возбужденную толпу: