Час Презрения
Шрифт:
Она пришла в себя. Облизала запекшиеся губы и кашлянула. Лошадка подпрыгнула и отбежала, шурша копытами по гравию. Она двигалась очень странно, и масть у нее тоже была непривычной: то ли буланая, то ли серая. Но, возможно, так только казалось, потому что солнце освещало ее сзади.
Лошадка фыркнула и подошла на несколько шагов. Теперь Цири видела ее лучше. Настолько лучше, что, кроме действительно непривычной масти, сразу же заметила и странные неправильности строения – маленькую головку, необычно стройную шею, тоненькие бабки, длинный и густой хвост. Лошадка остановилась
Из выпуклого лба лошадки торчал рог длиной не меньше двух пядей.
«Невозможная невозможность, – подумала Цири, приходя в себя и собираясь с мыслями. – Ведь единорогов уже нет на свете, ведь они же вымерли. Даже в ведьмачьей книге в Каэр Морхене не было единорога! Я читала о них только в „Книге мифов“ в храме… Да и в Рhysiologus’е, который я просматривала в банке господина Джианкарди, была картинка, изображающая единорога… Но тот единорог больше походил на козла, чем на лошадь, у него были косматые бабки и козлиная борода, а рог был, пожалуй, длиной в два локтя…»
Цири удивилась, что так хорошо все помнит, помнит события, происходившие сотни лет назад. Голова закружилась, внутренности скрутила боль. Она застонала и свернулась в клубок. Единорог фыркнул и сделал к ней шаг, остановился, высоко поднял голову. Цири вдруг вспомнила, что говорили о единорогах книги.
– Можешь подойти… – прохрипела она, пытаясь сесть. – Можешь, потому что я…
Единорог фыркнул и умчался, размахивая хвостом. Но недалеко. Через минуту остановился, мотнул головой, копнул копытом и громко заржал.
– Неправда! – в отчаянии застонала она. – Ярре только один раз поцеловал меня, а это не в счет. Вернись!
От усилий у нее потемнело в глазах, она бессильно упала на камни. Когда наконец сумела поднять голову, единорог уже снова был близко. Внимательно глядя на нее, он наклонил голову и тихо фыркнул.
– Не бойся меня… – шепнула она. – Не надо, ведь… ведь я же умираю…
Единорог заржал, тряхнул головой. Цири потеряла сознание.
Когда она очнулась, никого рядом не было. Застывшая, измученная жаждой, голодная и одинокая… Единорог был миражем, призраком, сном. И исчез, как исчезают сны. Она понимала это, признавала и все-таки чувствовала обиду и отчаяние, словно это видение и правда существовало, было рядом – и вот бросило ее. Как бросили все остальные.
Она хотела встать, но не могла. Прижалась лицом к камням. Медленно протянула руку к бедру, нащупала рукоять кордика.
«Кровь – жидкость. Я должна напиться».
Послышался стук копыт. Фырканье.
– Ты вернулся… – прошептала она, поднимая голову. – Ты в самом деле вернулся?
Единорог громко фыркнул. Она увидела его копыта, близко, у самых глаз. Копыта были мокрые. С них прямо-таки стекала вода.
Надежда придала ей силы, переполнила радостью. Единорог вел. Цири шла следом, все еще не веря, что это не сон. Когда наконец усталость победила, она опустилась на четвереньки. Потом поползла.
Единорог привел ее к неглубокой впадине между скалами, дно которой выстилал песок.
Единорог остановился над небольшим углублением в песке, заржал, ударил копытом раз, другой, третий. Она поняла. Подползла ближе, стала помогать. Рыла, обламывая ногти, копала, отбрасывала. Возможно, всхлипывала при этом, но не отдавала себе в том отчета. Стоило в углублении появиться грязно-коричневой жиже, как Цири тут же приникла к ней губами, глотала мутную воду вместе с песком так жадно, что жидкость мгновенно исчезла. Цири с величайшим трудом взяла себя в руки, углубила ямку, помогая кордиком, потом села и стала ждать. Скрипя песком на зубах и дрожа от нетерпения, она ждала, чтобы лунка снова наполнилась водой. А потом пила. Долго.
В третий раз она дала воде немного отстояться, выпила глотка четыре без песка, только с мутью. И тут вспомнила о единороге.
– Ты, наверно, тоже хочешь пить, Конек? – сказала она. – Но ведь грязь ты пить не станешь. Коньки грязи не пьют.
Единорог заржал.
Цири углубила ямку, укрепив ее края камнями.
– Погоди, Конек. Пусть немного отстоится.
Конек фыркнул, топнул, отвернулся.
– Не косись. Пей.
Единорог осторожно поднес ноздри к воде.
– Пей, Конек, это не сон. Это всамделишная вода.
Вначале Цири тянула, не хотела отходить от ключа. Придумала, как лучше пить. Просто надо было выжимать в рот намоченный в ямке платочек, что позволяло отцедить песок и тину. Но единорог налегал – ржал, топал, отбегал, возвращался снова. Он призывал идти и указывал дорогу. Хорошо подумав, Цири послушалась – Конек прав, надо идти, идти в сторону гор, выбраться из пустыни. Она двинулась следом за единорогом, оглядываясь и тщательно фиксируя в памяти положение источника. Она не хотела блуждать, если б пришлось возвращаться.
Вместе они шли весь день. Единорог, которого она назвала Коньком, вел. Это был удивительный Конек. Он обрывал и жевал стебли, которых не тронула бы не только лошадь, но и изголодавшаяся коза. А обнаружив в камнях колонну больших муравьев, тут же принялся поедать их. Сначала Цири изумленно смотрела на него, потом присоединилась к пиршеству. Она была чертовски голодна.
Муравьи оказались ужасно кислыми, но, возможно, благодаря этому у нее не возникали позывы. Кроме того, муравьев было много, и можно было поработать занемевшими челюстями. Единорог съедал насекомых целиком, она же удовольствовалась брюшками, выплевывая твердые части хитиновых оболочек.
Пошли дальше. Единорог высмотрел несколько кустиков пожелтевших ковылин и с удовольствием сжевал их. На этот раз Цири не присоединилась. А когда Конек отыскал в песке ящериные яйца, ела она, он же только посматривал.
Пошли дальше. Цири заметила небольшие заросли ковыля и указала на них Коньку. Спустя какое-то время Конек обратил ее внимание на огромного черного скорпиона с хвостом пяди в полторы. Цири затоптала эту мерзость. Видя, что она не собирается есть скорпиона, единорог съел его сам, а вскоре указал ей на очередное гнездо ящерицы.