Час шестый
Шрифт:
Место Королькова было гостевое. Находилось оно в одной из лож, хотя и не в первом ряду. Толстенная колонна мешала комендору видеть президиум. Корольков старательно хлопал, и не раз он чуял в груди восторженный холодок. Это было похоже на то, как вот-вот оглушительно грохнет носовое крупнокалиберное, когда надо зажимать уши и когда синие пороховые газы вот-вот застелют палубу. Хотелось и самому крикнуть «ура», но комендор по-морскому сдержанно обуздал комсомольский пыл. Члену ВЦИК давно пора стать степеннее. А как тут станешь степенней, если человеческий улей из двух тысяч людей гудит, волнуется, всего тебя без остатка втягивает в себя? Общее восторженное настроение, общий подъем захватывают, не дают ни отдышаться, ни одуматься. Корольков напрягся и до предела разволновался, когда на трибуну выходил начальник
В белом кителе с нашивками, решительный и энергичный, Орлов зачитал короткий рапорт, доложил, что сделано и что надо сделать. Под оглушительный гром рукоплесканий и крики «ура» он подал бумагу с рапортом Сашке Косареву и отдал честь. И тут комендор не удержался, смело воскликнул: «Ура!» Он даже не обратил внимания на то, как стоявшие в первом ряду ложи оглянулись на комендорский крик…
Орлов, тучный и представительный, энергично покинул трибуну, вместо него появился Алкснис, командир Воздушного военного флота. Почетная шеренга летчиков выстроилась у трибуны, а ни Сталина, ни Ворошилова все еще не было. Делегаты заслушали рапорт командующего авиацией. В эту минуту неожиданно погасли все люстры. В темноте вспыхнули прожекторы. В воздухе что-то застрекотало. Откуда-то сверху к президиуму полетели модели боевых самолетов. Комендор Корольков видел в лучах прожекторов, как эти жужжащие шмели приземлялись прямо в делегатскую гущу. Их ловили и опять кричали «ура». Один самолетик ударился прямо в люстру над соседнею ложей. Корольков слышал, как звякнул хрусталь и как стоящие спереди хихикнули. Самолет заглох и упал, сломанный аппаратец кто-то подхватил, но разглядывать его было некогда.
Комендор испытал вначале неосознанное злорадное, а позже и ревнивое чувство, ему показалось, что Алкснису аплодировали намного дольше, чем Орлову. Ко всему, эти летчики в комбинезонах и летных шлемах, стоявшие около сцены! Конечно, была бы в Колонном зале морская вода, а не воздух, не упали бы лицом в грязь и советские моряки. Они показали бы делегатам модели не хуже… Комендор твердо решил сказать об этом командующему, если он. Корольков, повидается с Владимиром Митрофановичем. А повидаться очень хотелось! Ведь конференция продлится неделю. Вполне можно увидеть Орлова в фойе или в буфете, а если повезет, то можно встретить и самого товарища Сталина…
Речь Емельяна Ярославского сразу же исчезла из головы моряка, но модели самолетов, хоть и сломанные, запомнились не только одному комендору. Приветствия пионеров и октябрят тоже были интересней многих речей. «Не забывайте нас!» — кричали ребятишки всему залу, а перед уходом запустили ракету…
На следующий день дослушали доклад Косарева и под крики «ура» приняли приветствие вождю пролетариата товарищу Сталину. Почему и сегодня его нет в Колонном зале? Ведь обычно он присутствовал на таких больших комсомольских мероприятиях.
В прениях по докладу день прошел в лихорадке. Двое из первого ряда, сидевшие впереди, ушли. Комендор пересел на их место и внимательно слушал речи. Еще внимательней наблюдал он за членами президиума, но командующего флотом не обнаружил. В перерыве Корольков общался с полузнакомыми членами ВЦИК и с флотскими комсомольцами. К вечеру он с трудом несколько раз гасил зевоту…
Он уснул в гостинице как убитый, а на утро третьего июля объявились новые незабываемые впечатления! Выступил Максим Горький. Писатель часто разглаживал усы, а говорил окая, как на корольковской родине в Галичском районе. По правде сказать, комендору уже и поднадоели одинаковые слова про всемирную революцию и про советский пролетариат. Но одно дело, когда выступает парень с завода, другое дело, когда говорит сам Горький. Хотя говорили одно и то же, что Горький, что Емельян Ярославский, что Косиор. И все это было явно скучновато для комендора. Однако не мог он признаться себе в этом, он изо всех сил сопротивлялся однообразию прений. Вот и Максим Горький ничего такого особого не сказал. Зато какой всемирный писатель! Горький почти не призывал воспитывать верность делу Ленина-Сталина, но хорошо объяснил вред семейного воспитания детей, рассказал, чем оно вредно, это мещанское семейное воспитание. А Кларе Цеткин в этот день как раз исполнилось семьдесят пять
На утреннем заседании шестого июля заключительное слово взял Косарев, потом из двадцати семи человек выбирали комиссию для выработки резолюции. Включат или не включат его, члена ВЦИК? У комендора сильно тукало под матросской форменкой. Есть? Нет, не было почему-то Королькова и в этом списке. Он забывал в эти минуты, что он всего лишь гость… После выборов комиссии часа полтора выступал Постышев, потом зачитали письмо наркома обороны Ворошилова. После приветствия Осоавиахима был объявлен перерыв.
Подкрепившись в буфетах и столовых, делегаты двинулись на ипподром, где в торжественной обстановке приняли комсомольское шефство над конем. «Шефствовать над будущей конницей — это все равно, что шефствовать над колхозными лошадьми, — втайне от самого себя подумал комендор. — Пусть бы и шефствовали сами колхозники». Такая мысль появилась один раз и больше не приходила в голову Королькову. Надо — значит надо!
Наконец, вышла на комсомольскую трибуну родная сестра Владимира Ильича. От старых большевиков говорил товарищ Семашко. Орлова все еще не было ни в президиуме, ни в зале. Вечером седьмого июля, как раз в Иванов день, говорил писатель Ставский. Доложил он делегатам про создание единого Союза писателей. После него выступил представитель Осоавиахима Эйдеман и член ЦКК товарищ Сольц. Говорил еще Митин — кто такой? А на утро выступила Стасова, красивая, но уже старая, и нарком просвещения товарищ Бубнов, одетый в военную гимнастерку.
Комендор тщательно записывал всех выступающих в специальный блокнот. Но куда же пропал командующий? Владимир Митрофанович исчез из Колонного. Непосредственный командир Королькова. Комендор за все эти дни так и не представился начальству…
Восьмого июля дружным пением «Интернационала» кончились эти незабываемые для него дни.
Не понравилось комендору, что ни товарищ Сталин, ни нарком Ворошилов так и не показались на люди. Приходили Каганович с Постышевым. Конечно, приветствие Сталина комсомолу в «Известиях» от девятого июля гласило и призывало. Только ведь одно дело, когда гласит простая бумага. Другое дело, когда своим голосом говорит гениальный вождь! Правда, Корольков уже не однажды видал живого товарища Сталина. Всегда подробно рассказывал комендор об этих встречах балтийским матросам и мичманам. Особенно интересно рассказывал он и про Михаила Ивановича Калинина…
VII комсомольская конференция успешно завершилась. Да и что значила молодежная конференция для большевистского руководства? Главные события всегда разворачивались в самой партии. Для партии же в те дни всего важней была Всеукраинская коммунистическая конференция, проходившая в Харькове. Туда чуть ли не прямо из Дома Союзов и уехал Лазарь Моисеевич Каганович, сопровождаемый Молотовым. Кто кого сопровождал — неизвестно. Кто к кому приставлен — тоже неясно и непонятно. Так или иначе, уже шестого июля оба вождя оказались в Харькове, и выступали они не врозь, а на одних и тех же митингах. Никто, кроме, может быть, слишком дотошных активистов, и не заметил этого в общем-то пустяшного обстоятельства.
Десятого июля 1932 года члену ВЦИК Королькову нарочным принесли в гостиницу срочную специальную почту. Среди секретных правительственных пакетов комендор обнаружил письмо курсанта из Фрунзенского училища… Чтение этого послания повергло Королькова в сплошное уныние. Такие письма он получал далеко не впервые… Одна фраза в письме незнакомого краснофлотца особенно застряла в памяти: «Я хотел стать добросовестным русским командиром флота, но жестокая судьба повернулась ко мне тылом».
Разве сам комендор не желал стать добросовестным флотским командиром? Конечно, желал! Только вместо корабельных штурвалов и морских карт он перекладывает сейчас секретные бумаги ВЦИК. Служба государству и партии нужна, конечно, всякая, в том числе и такая. Но больно уж непохожа она на службу морскую, настоящую! Не ждет ли его, Королькова, такая же судьба, как у этого вологодского курсанта? Вот после этого и служи верно Коммунистической партии… Письмо краснофлотца всколыхнуло множество дум, похожих на пачинские. Комендор Корольков сильно задумался, но сильно задумываться Корольков не любил. Он переслал письмо на Воздвиженку в приемную Михаила Ивановича Калинина.