Час шестый

Белов Василий Иванович

— Политика кнута и пряника. Этим Белблатлаг и отличается от всего ГУЛАГа.

— В ГУЛАГе один кнут, а у нас кнут плюс пряник, вернее, пирожки с капустой, — хихикнул Астрахансц.

— Однако же они молодцы! — сказал гость.

— Кто? Часовые или блатные?

— Да все! И те, и другие!

— А чем, по-вашему, отличается от остальных профессиональное ворье? Сольц посулил им зачеты, один день за полтора суток, и кубатура сразу прибавилась. — Бухгалтер опять хихикнул.

— А ты думаешь, всерьез обещают? Держи карман! Блатным, может, и зачтут, а «кулакам» и каэрам, гляди, как бы еще не добавили. Френкель с Коганом, конечно, отпустят двух-трех человек, а сто или двести лягут в землю. И могилы, придет время, размоет советский потоп.

Ну, а кто уцелеет в этой душегубке, тех пошлют на другую строить иные канавы, вроде Печора-Кама. Ты слышал об этом проекте?

Знакомый бухгалтера говорил все горячей и от этого перешел с асграханцем на «ты». Может, он специально говорил громко, чтобы слышал дремлющий Лузин? Значит, не боится доносов, как валаамский послушник не испугался топора нынешним утром…

— Есть, есть уже и такой проект: Печора-Кама. И Кольский полуостров намечено разрезать на две части, хотят выйти напрямую к Норвегии. А на Коле я смачно сидел в лагере, этот климат моя шкура изведала… Уж и не знаю, чем они там будут колоть лед в шлюзах… Может, будут строить ледоколы на конной тяге…

— Да, работы нашему брату лагернику хватит надолго, — вздохнул астраханец. — До самого коммунизма.

— Планы у тебя начерчены, мужиков в России пока достаточно. А Сталину внушили, что Россия слишком многолюдна. Перенаселение, дескать, с ней и церемониться нечего! Ну, ладно, пойду-ка я в Медвежку к своим чертежникам, не буду я вам мешать. Только почему они все в коже?

— Кто в коже?

— Да чекисты…

Бухгалтер ничего не ответил.

Каэр открыл скрипучую дверь дощатого тамбура и ушел. Лузин почувствовал душевное облегчение.

— Кто такой? — спросил Степан Иванович у бухгалтера.

— Бывший артист и поэт, — ответил бухгалтер. — А наш валаамец-то ведь тоже поэт. Вон какие стихи печатает в «Перековке». Хоть не под своей фамилией, а складные. Не говори, Степан Иванович, никому, что это он.

— А я и не знаю, кто это «он»! — засмеялся Лузин и вдруг затих. — И «Перековку» я пока не читал…

Бухгалтер назвал фамилию ушедшего. Но таких артистов Лузин не слыхивал до сегодняшнего дня, вернее, уже вечера. Пора было опять добираться на чем-то на мехбазу за колесами для новых «тачанок», как называли заключенные деревянные тачки.

* * *

Как это ни странно, Степан Иванович Лузин любил, когда пели блатные и воры. Никак не мог он понять, почему бандиты могут так самозабвенно, красиво петь?

Что затуманилась, зоренька ясная,Пала на землю росой?Что пригорюнилась, девица красная,Очи блеснули слезой?

Запевал иногда и сам старнадз Буня, если присутствовал. Сегодня запел, и довольно приятно, пожилой вор с русалкою на белом плече. Песню поддержал другой картежник с золотой фиксой во рту:

Жаль мне покинуть тебя, черноокую!Певенъ ударил крылом,Вот уже полночь, дай чару глубокую,Вспень поскорее вином!

Блатные один за другим пристраиваются к первым двум, успевая глядеть в карты и считать очки. Песня набиралась силы и стройности, широко раздвигая стены барака:

Время! Веди мне коня ты любимого,Крепче держи под уздцы!Едут с товарами в путь из КасимоваМуромским лесом купцы. Есть для тебя у них кофточка шитая,Шубка на лисьем меху!Будешь ходить вся как златом облитая,Спать

на лебяжьем пуху!Снова за душу твою одинокуюМного я душ загублю!Я ль виноват, что тебя, черноокую,Больше, чем жизнь, я люблю!

Блатные певцы и воровские картежники не обращают внимания на приглушенный голос Ипполита в другом барачном углу. Около валаамского послушника совсем иная и малочисленная публика.

«… Волею провидения враг рода человеческого без устали искушал племена и народы возможностью быстрого построения Светлого царства на грешной нашей Земле. А Земля год за годом тысячи лет все так же летела вокруг солнышка. Необъятный ослепительный сгусток огня, то есть тепла и света, а может, и еще чего-то необходимого для людей, грел планету то с одного бока, то с другого. Купались в его животворных лучах то «священные камни Европы», то индийские пагоды… — Вероятно, валаамский послушник еще в Петербургской гимназии готовился стать поэтом. Почему же он вдруг захотел в монастырь? — А клевреты лжеца то и дело подзуживали сильных мира, чтобы они натравливали нации друг на друга, поджигали большие и малые войны, чтобы народы губили, уничтожали взаимно друг друга, чтобы и внутри государств ни дня не стояли без дела эшафоты, гильотины и виселицы. Неужто во всем этом и был смысл мировой истории? Молчали камни и храмы, пока не родился Христос, посланник Бога… Земля облетела с тех пор вокруг солнца без малого две тысячи раз. Войны, революции и страдания людские летали вокруг солнца вместе с нею. Несмотря на то, что солнце-то должно было быть в каждом человеческом сердце, как учил Богочеловек. Но люди распяли Христа на кресте. Вознесенный на небо, он оставил на земле своих апостолов, и Дух-утешитель долго поддерживал в них огонь пламенной веры в Бога-отца. Но враг человеческий сумел разделить церковь надвое, на католическую западную и восточную православную. Апостол Христа Иоанн, великий затворник острова Патмос, предсказывал такое деление и ослабу веры Христовой. Скрижали его главной книги, называемой «Апокалипсисом», не вразумили Запад и не примирили его с Востоком. Католицизм в наказание Господне почал делиться на множество вер, которые дружно двинулись противу православия и его хранительницы России — Родины нашей. Почему Русь оказалась такой многострадальной? Да потому, что русские люди ослабили веру в Христа, они очень сильно грешили, и Господь много раз лишал их своей благодати. Стоило русским на время оставить древнее благочестие, как сатана сразу напускал многие беды на православный народ».

— Выходит, у сатаны-то, как у Бога, имелись свои апостолы?

Ипполит согласно закивал слушателю.

«Да, да! Не буду упоминать вам о потере веры нашей в древних веках, скажу лишь о нынешних. В наказание за наши грехи Господь напустил на Россию революцию и полчища бесов… Читайте святителя Игнатия, как готовилось бесовское нашествие на матушку Русь. Читайте…»

Примерно такими словами объяснял валаамский послушник свои религиозные взгляды «кулакам», ворам и каэрам. Растолковывал Ипполит обитателям барака суть православия, но никогда не рассказывал, почему он попал сюда и почему не боится ни старнадза Буни с его топором, ни начальника Когана с его револьвером. Рассказ валаамского насельника был грубо и неожиданно остановлен:

— Ты, монах в задрипанных штанах, кончай лекцию против вшивости! — возгласил Буня, с улицы распахнувший двери. Он гордо и нагло оглядывал все углы. За его спиной молча стоял чекист в форме.

— Ты кого, сука, привел? — тихо спросил пожилой вор. — Сколько у него на вороту красных мух? По одной или по две?

— Сколько надо! — вслух объявил Буня. — Пока по одной, если потребуется, придет, у которого по две.

— Одевайтесь! — приказал человек Ипполиту. — Быстро, быстро! Мне с тобой чухаться некогда…