Чаща
Шрифт:
— Нешка, чем мне помочь? — спросила она, усаживая меня на скамеечку для ног.
— Ступай найди Алошу, — велела я, инстинктивно понадеявшись: уж та-то знает, что делать.
Это я удачно придумала. Один из помощников Балло уцелел: он забился в каменный дымоход в громадном библиотечном камине. Кто-то из стражников заметил следы когтей в очаге и разбросанную по полу золу — там-то беднягу и нашли, дрожащего и перепуганного. Его вытащили, дали ему выпить. Только тогда он выпрямился, указал на меня и выпалил:
— Это она! Она нашла книгу!
Голова у меня кружилась, мне было плохо, меня все еще трясло от грома. Все дружно заорали на меня. Я попыталась рассказать про книгу — что она-де таилась в библиотеке все это время, но всем хотелось отыскать
— Она ведьма! Если позволить ей восстановить свою силу…
Их остановила Алоша. Она вошла в залу и трижды хлопнула в ладоши; каждый хлопок прозвучал что грохот копыт конного войска. Все затихли достаточно надолго, чтобы к ней прислушаться.
— Усадите ее в кресло, и хватит уже вести себя как идиоты! — прикрикнула она. — Возьмитесь-ка лучше за Якуба. Он тут находился в самый разгар событий. Или ни у кого из вас не хватило мозгов заподозрить, что он, скорее всего, тоже затронут порчей?
Алоша обладала во дворце немалой властью; ее все знали, тем паче стражники: все они тотчас встали навытяжку точно перед генералом. Они выпустили меня, схватили бедного протестующего Якуба и подтащили его к Алоше. Он жалобно блеял:
— Но она ж ее нашла… Отец Балло сказал, это она нашла книгу…
— Молчи, — приказала Алоша, извлекая кинжал. — Подержи его за запястье, — велела она одному из стражников; тот послушно притиснул руку подмастерья к столу ладонью кверху. Алоша пробормотала над нею заговор, ткнула острием в локоть, подставила лезвие под кровоточащий надрез. Якуб стонал, извивался и корчился в руках стражи, — и тут вместе с кровью из раны потекли тоненькие струйки черного дыма и потянулись к сверкающему лезвию. Алоша медленно вращала кинжалом, собирая на него смоляные клубы — точно нитку на катушку наматывала, — пока дым не перестал идти. Тогда она подняла клинок повыше, сощурившись, поглядела на него, промолвила: — Хульвад элольвета, — и трижды подула: с каждым ее выдохом лезвие разгоралось все ярче и ярче, вот оно раскалилось докрасна, и дымные жгутики сгорели, оставив после себя запах серы.
К тому времени, как Алоша закончила, зал почти опустел, а те, кто еще остался, вжались в стены — все, кроме бледных как полотно, разнесчастных стражников, которые все еще держали подмастерья.
— Ладно, теперь можете перевязать его. Хватит орать, Якуб! — прикрикнула Алоша. — Я была там, когда она нашла книгу, ты, идиот! Этот бестиарий пролежал незамеченным в нашей собственной библиотеке многие годы, точно гнилое яблоко. Балло собирался подвергнуть ее очищению. Так что произошло?
Якуб не знал; его послали за всем необходимым. Когда он уходил, короля в зале не было. А когда Якуб вернулся с солью и травами, король и его охранники стояли у возвышения, бессмысленно таращась в никуда, а Балло читал книгу вслух и уже преображался на глазах: из-под рясы появлялись когтистые лапы, еще две отрастали сбоку, раздирая одежду, лицо вытягивалось, превращаясь в рыло, слова все еще звучали, пусть скомканно, застревая в горле…
Голос Якуба поднимался все выше и выше, срываясь на визг, пока не пресекся и не умолк. У бедняги тряслись руки. Алоша плеснула ему в стакан еще наливки.
— Книга сильнее, чем мы думали, — промолвила она. — Надо сжечь ее немедленно.
Я с трудом поднялась на ноги. Алоша покачала головой:
— Ты переутомилась. Ступай присядь у камина и не спускай с меня глаз. Не пытайся ничего делать, разве что заметишь, что книга завладевает мною.
Бестиарий по-прежнему тихо-мирно лежал на полу между осколками разбитого каменного стола: всего-то-навсего безобидная книжка с яркими картинками. Алоша взяла пару латных перчаток у одного из стражников и подобрала том с пола. Положила в камин, призвала огонь: «Полжит, полжит моллин, полжит тало», — и продолжила
— Назад! — прикрикнула Алоша на стражников. Кое-кто из них уже шагнул было ближе, не в силах отвести от книги затуманенного взгляда. Алоша с помощью лезвия отзеркалила им в глаза отсвет огня, солдаты заморгали и, побледнев, отпрянули, перепуганные до полусмерти.
Алоша бдительно проследила, чтобы стражники отошли подальше, затем опять обернулась к камину и продолжила выпевать огненное заклинание снова и снова, широко раскинув руки — словно удерживала пламя внутри топки. Но книга по-прежнему шипела и плевалась во все стороны, точно влажное зеленое дерево, и упорно не загоралась; по зале поплыл свежий запах весенних листьев, я видела, как на Алошиной шее вздулись вены, а лицо ее исказилось от напряжения. Она неотрывно глядела на каминную доску, но глаза ее то и дело невольно обращались вниз, к раскаленным страницам. Всякий раз Алоша прижимала большой палец к острию кинжала. Выступала кровь — и Алоша снова поднимала взор.
Голос ее звучал все более хрипло. Горстка оранжевых искр дотлевала на ковре. Устроившись на скамеечке для ног, я устало поглядела на них и медленно замурлыкала себе под нос старую песенку про искру в очаге, которая рассказывает свои бесконечные сказки: «Раз принцесса полюбила нищего поэта. Не скажу, что дальше было: песенка допета! Раз жила-была Яга в домике из масла, вот и вся недолга, искорка погасла!» Искра погасла, вот и сказке конец. Я тихонько пропела эту песенку от начала до конца, произнесла «Кикра, кикра» — и затянула ее снова. Разлетающиеся искры дождем посыпались на страницы, и каждая, прежде чем погаснуть, выжигала в бумаге крохотную темную точку. Дождь превратился в сплошной мерцающий ливень, а там, где искры падали кучно, заклубились тонкие струйки дыма.
Алоша произносила слова заклинания все медленнее — и наконец смолкла вовсе. Пламя наконец-то занялось. Страницы скручивались по краям — точно мелкие зверушки сворачивались перед смертью калачиком; запахло жженым сахаром — это горела живица. Кася мягко взяла меня под локоть, и мы отошли от камина подальше, пока огонь доедал книгу — вот так же медленно, через силу, заставляешь себя дожевать невкусный черствый хлеб.
— Как этот бестиарий попал тебе в руки?! — орал на меня какой-то министр, при поддержке еще полудюжины. — Зачем король вообще здесь оказался?! — Зал совета был битком набит знатными вельможами; они кричали на меня, на Алошу, друг на друга, в страхе требуя ответов, которых не было и не предвиделось. Половина собравшихся все еще подозревала меня в том, что это я расставила королю ловушку, и предлагали бросить меня в тюрьму. Остальные решили, без всяких доказательств, что перепуганный Якуб — на самом деле роский шпион: это он заманил короля в библиотеку и обманом заставил отца Балло читать книгу. Якуб рыдал и протестовал, а вот у меня не было сил защищаться. Я непроизвольно зевнула — и все разозлились еще больше.
Я совсем не хотела никого оскорбить, я просто очень устала. Мне не хватало воздуха. Мысли путались. Руки по-прежнему саднило от жара молнии, в ноздри набилось дыма от горелой бумаги. Все казалось каким-то ненастоящим. Король мертв, отец Балло мертв. Я же их меньше часа назад видела, когда они, живые-здоровые, уходили с военного совета. Мне этот момент живо запомнился: и озабоченная складка, прорезавшая лоб Балло, и синие сапоги короля.
В библиотеке Алоша совершила очистительный обряд над прахом монарха, и священники, поспешно завернув тело в какую-то ткань — только синие сапоги остались торчать, — унесли его в собор на ночное бдение.