Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
Изречения мудрецов были высечены на верхних камнях. На нижних же были нацарапаны сотни других изречений — людей тщеславных, но безвестных, посещавших в разное время Дельфийский храм Аполлона. Сократ долго читал эти надписи — их были сотни! — но не нашёл пи одной достойной того, чтобы её запомнить. При этом он заметил, что многие надписи сделаны поспешно, неразборчиво, зато имена авторов под ними процарапаны тщательно и глубоко, из чего следовало, что авторы надписей больше заботились об увековечении своих имён, чем мыслей. Как жаль, что человеческое тщеславие, глупость и суетность нашли пристанище в храме Аполлона, под чьим знаком родился и живёт он, Сократ, и кому, в сущности, служит. Он родился в фаргелионе, месяце Аполлона, — в этом месяце богиня Лето родила на Крите, в Делосе, двух близнецов, Артемиду и Аполлона, — и, значит, подпадал под покровительство лучезарного Бога муз, искусств и
А всё дурное, всё злое совершается людьми по неведению, незнанию. Разумное, умышленное зло невозможно. Если человек знает, что есть истинное благо для него и для других, он никогда не совершит злой поступок: знание — божественная сила, и ничто не может её поколебать или одолеть. Никакое зло не совершается сознательно. Знание истинного блага не допускает, чтобы для одних оно было злом, а для других добром. Если же человек допускает такое, то он обладает не знанием, а мнением, которое, как правило, далеко от истины, так далеко, что путь от мнения до истины может стоить всей жизни, невозвратного ухода в подземелья и пропасти Тартара. Мудрость уводит человека в Поля Блаженных, где обитают Орфей, Мусей, Гомер, Гесиод, Паламед, Аякс, Агамемнон, Одиссей...
Добрый и дельный поступок — следствие ума. Преступление — следствие безумства. Следует ли казнить безумцев? Неисправимых, испорченных в самой сути своей следует посылать в Аид, на суд Миноса, Радаманта, Эака и Триптолема. Прочих же надо увещевать и наставлять для дальнейшей жизни.
Размышляя о добре и зле, Сократ подспудно думал о Демархе. Способность к философствованию — редкость. Ею обладают лишь древнейшие души, прошедшие суровые и длительные испытания жизнью и смертью. Прочим же добродетель открыта в делах, которые не требуют ни божественного откровения, ни философского самоуглубления. Им нет нужды спрашивать у богов и философов, например, о том, что лучше: взять для лошадей человека, умеющего держать вожжи или не умеющего; взять на корабль умеющего править судном или не умеющего. Или, например, о том, что может узнать человек, научившись считать, измерять, взвешивать. Сам человек, без помощи богов и философов, может стать умелым плотником, кузнецом, земледельцем, экономом, кормчим, стратегом. Философы не нуждаются в прорицателях, потому что они сами открывают в себе божественный смысл всего. Прочие же люди пусть обращаются к богам лишь по поводу значительного: о своём предназначении, о будущем своей семьи, своего дома, города, государства. Философам это открывается в общении с собственной душой. Итак, познай самого себя...
Преступление — как яма: если в неё упал один человек, то упадёт и другой, и третий, и четвёртый — пока её не зароют. Так оказался в этой яме Демарх. Сократ пока мало что знает о нём. То, что он сын сборщика налогов Диния, наводит лишь на мысль, что он может быть причастным к делам своего отца. Наводит на мысль, но ничего не доказывает. А разбойное нападение у развилки дорог в ущелье Парнаса? Соверши Демарх нападение на кого-нибудь другого, можно было бы решить, что он обыкновенный разбойник. Но он напал не на кого-нибудь, а на них, на Сократа и Софокла. Если это случайность, то он останется простым разбойником; если же не случайность, если это его первое нападение, задуманное с учётом того, что на развилке у Парнаса в этот день и час появятся они, Сократ и Софокл, то он не просто разбойник, а исполнитель чьей-то злой воли, преступного замысла, в котором добыча мало что значит, потому что важно другое — убийство... Убийство из боязни чего-то или убийство во вред кому-то.
Он, Сократ, опасен для тех, кто отравил Фидия, потому что приблизился к раскрытию преступления. Это может быть основанием для его убийства, которое, если бы Демарху всё удалось, было бы обставлено так, будто он, Сократ, подвергся разбойному нападению, ограблению и убит. А что сталось бы с Софоклом? Пришлось бы, наверное, убить и Софокла...
Другой повод для убийства —
Сократ упорно думал об этом, когда в наос вошла жрица Арсиноя и, увидев Сократа, спросила:
— Ты хочешь увидеть место, где прорицает Пифия?
— Да! — горячо ответил Сократ. — Очень хочу.
— Тогда следуй за мной, — улыбнулась жрица. — Молчи и следуй за мной.
На несколько мгновений они задержались у статуи Аполлона. Солнце, висящее над Парнасом, ударяло в неё пучком золотых, искрящихся лучей. Столь же яркое отражение статуи светилось в чёрном, политом маслом мраморе пола. Сквозь солнечные ниши, в которые заглядывали лавр и плющ, доносился звенящий гомон Кастальского ключа, пересвист дроздов и синиц. Воздух в храме был наполнен ароматами масел и трав. Аполлон был прекрасен, светел и горд. Глаза его, словно отражая цвет лавровых листьев, отливали зеленью. Его лёгкий плащ, удерживаясь лишь на шее и руке, походил на золотое крыло. И сам он почти летел — так изящен и лёгок был его стан. А венок на златокудрой голове был сплетен из живых цветов.
— Теперь туда, — сказала Арсиноя.
Они обошли статую Аполлона и стали спускаться по широкой полутёмной лестнице навстречу дневному свету, который проникал в самом низу сквозь боковую дверь. Лестница закончилась. Они оказались как бы в перистиле, внутреннем дворике, который был окружён не колоннами, а высокой каменной стеной с мелкорешётчатым навесом. Дворик разделяла от угла до угла узкая и глубокая скальная щель, из которой медленно поднимался пар. Справа от входа в перистиль, в неглубоком бассейне, выдолбленном в скале, стояла тихая прозрачная вода. За щелью у противоположной стены перистиля рос лавр, по-молодому роскошный и зелёный, хотя кора на его толстом стволе, грубая и корявая, говорила о другом — о том, что если он и не сама Дафна, превращённая Аполлоном в лавр, то ровесник Дафны, прорицающий из себя Бог...
В центре дворика, над рассекающей его щелью, стоял бронзовый треножник — место для Пифии.
— Ты можешь подойти и прикоснуться к нему, — сказал Арсиноя Сократу — Это место под небом, на земле, над бездной. Это тот самый треножник, которым пытался овладеть Геракл [102] . Его бронза давно стала зелёной, как лавр. Теперь спроси, о чём хочешь, — разрешила Арсиноя.
—Я хочу спросить об этой воде, — указал Сократ рукой на бассейн, — об этом источнике. Это и есть источник Коссотиды, в котором живёт дух божества?
102
Это тот самый треножник, которым пытался овладеть Геракл. — Согласно древнегреческому мифу Геракл, наказанный Зевсом за убийство тяжёлой болезнью, отправился в Дельфы, чтобы спросить у Аполлона, как ему избавиться от этой кары богов. Но прорицательница Пифия не дала ему ответа. Она изгнала даже Геракла из храма как осквернившего себя убийством. Разгневанный этим Геракл похитил из храма треножник, с которого Пифия давала прорицания. Этим он прогневал Аполлона, тот явился к Гераклу и потребовал возвращения треножника. Геракл отказался это сделать, и между ними завязалась борьба, которую прекратил Зевс, бросив с Олимпа между сыновьями свою блестящую молнию.
— Из этого лавра и из этого источника дух божества переходит в Пифию, когда она, съедая лист лавра, запивает его водой Коссотиды, — ответила Арсиноя. — Дух божества парализует личную волю Пифии. И как флейта издаёт музыку флейтиста, так Пифия изрекает предсказания божества.
— А что за пар над щелью? — спросил Сократ.
— Это дыхание подземной тьмы, которое соединяется здесь с дыханием солнца. Царство мёртвых соединяется с царством живых и рождает истины прошлого и будущего. Эти истины опьяняют и изрекают себя голосом Пифии.
— Сколько лет Пифии?— спросил Сократ.
— Она молода и красива, — улыбнулась в ответ Арсиноя.
— С ней можно поговорить, как с тобой?
— Нет, — сказала жрица. — Нет.
— Почему?
— Всякое общение с людьми усиливает в ней то, что сопротивляется духу божества.
— Что это?
— Желания плоти и мысли о них, — ответила жрица, подняв руку, чтобы упредить очередной вопрос Сократа. — Теперь я задам тебе несколько вопросов, — сказал она. — Нас слышат лавр, вода, бездна и небо, а значит, слышит Аполлон. Своим рождением и призванием ты посвящён Аполлону, Сократ. И потому твои ответы должны быть полными, — она не сказала «правдивыми», чтобы пощадить самолюбие Сократа. — Ты понял?