Чаша цикуты. Сократ

Домбровский Анатолий Иванович

— Посижу, — ответил Сократ.

Уходя, Критий оглянулся, задержал шаг, сочувственно улыбнулся и сказал:

— Пей вино и ешь гранаты. Не стесняйся.

Сократ так и поступил. Зачерпнул из кратера полную чашу вина, выпил одним духом и принялся есть гранат. Потом подошёл к письменному столу Крития, взял чёрную скиталу и спрятал её под хитон. Он не знал, сколько времени отпустил ему Критий на размышление, и потому старался осмыслить случившееся быстро. В одном он был совершенно уверен: о поимке Феодаты и Филомела Критий ему соврал, придумав всю эту историю тут же, сидя рядом с ним. Он хорошо помнил привычку Крития

потирать ладонью ухо, что-либо сочиняя. О привычки! Они сопутствуют человеку всю его жизнь. Вот и у него, у Сократа, есть одна привычка, которую давно подметила Ксантиппа: он непременно облизывается перед тем, как пригубить чашу с вином. Вполне безобидная привычка. Но, вспоминая о ней, он всякий раз намеревается отделаться от неё. И не может. Вот и теперь, кажется, он облизывался, как сладострастный Силен, поднося к губам дорогую чашу с прекрасным вином...

Итак, Критий соврал ему. Но всё сказанное им может стать случившимся уже теперь, в ближайший час, — для этого Критик» надо лишь приказать. Приказать, объяснив, как всё нужно устроить. Возможно, что он сделает это сейчас же. И помешать ему можно только в том случае, если позвать его обратно, не дать ему времени исполнить задуманное. А там и боги проснутся...

Сократ бросился к двери и крикнул во всё горло:

— Критий! Я уже всё обдумал!

Критий тут же появился — он стоял в отдалении за колонной.

— Хвалю, — сказал он, приближаясь к Сократу. — Ты по-прежнему думаешь быстро. Мне всегда это нравилось в тебе. Жаль только, что я не смог этому научиться.

— Забудем о Феодате и Филомеле, — сказал Сократ, когда они вернулись в библиотеку. — Ты правильно поступил, что вычеркнул кое-что из их показаний, так как всё это — бессовестная ложь. До такой лжи могут додуматься только подлецы, Критий.

— Конечно, — согласился Критий. — Ты правильно решил. Жизнь каких-то там рабов и твоя жизнь, Сократ, несоизмеримые ценности. Но, решив так, ты должен согласиться и с тем, что Феодата просто оговорила меня перед тобой.

— Оговорила? Да ничего она мне не говорила о тебе. Даже имя твоё не было произнесено. Знаешь, я попросил её принести одну вещь. Нет, нет, никакие это не ценности. Да ты, видно, знаешь, о чём речь, — твои сикофанты работают превосходно. Я даже удивляюсь, как они могли подслушать мой разговор с Феодатой. Открой мне, пожалуйста, эту тайну, — попросил Сократ.

— Не могу, — развёл руками Критий. — Одно лишь скажу: после убийства Тимандры мои люди следили за её слугами. Это же естественно.

— Разумеется, — не стал настаивать Сократ. — А вещь, которую она принесла по моей просьбе, дорога мне. Всё же я любил Алкивиада.

— Я понимаю, — кивнул головой Критий. — Ты, конечно, не поверишь мне, но я тоже любил его. И ты напрасно набросился на меня. Да и как я мог сделать то, в чём ты меня подозреваешь? Я был здесь, в Афинах, Алкивиад — там, у Фариабаза, далеко за морем.

— Да ведь я и не говорил, что ты сам, лично убил его.

— Но...

— Не говорил, не говорил. Я лишь утверждаю, что Алкивиад был убит по твоей просьбе или по твоему приказу.

— Сократ! — вспылил Критий. — Мне надоела твоя болтовня! Ты злой и глупый старик! Ты не знаешь сам, что говоришь!

— Я знаю, — сказал Сократ. — Увы, я знаю. Ни Тимандра,

ни Феодата, ни кто бы там ни было ещё не говорили мне прямо, что ты убил Алкивиада. Ты сам мне об этом сказал, Критий!

— Я? Когда, где? Что ты мелешь? Сократ, опомнись! Или ты много выпил вина? — Он заглянул в кратер. — Да, ты много выпил вина.

— Оставь это, — сказал Сократ. — Ты сам мне всё рассказал, когда я беседовал с тобой.

— Я не беседовал с тобой! Не беседовал!

— Да ведь я и не говорил, что ты беседовал со мной. Я беседовал с тобой, Критий. Мысленно, Критий. Мысленно.

— Ах, мысленно! Ну, на это ты способен. Если ты мысленно беседуешь с богами, то почему бы тебе точно также не побеседовать со мной? — усмехнулся Критий. — Только цена этим беседам невелика. Мало ли что может взбрести на ум.

— А ты послушай, — предложил Сократ. — Давай сядем, и я перескажу тебе нашу беседу. Думаю, что это будет последний рассказ, который ты услышишь от меня.

— Последний? Что ж, пожалуй, ты прав. Расскажи, — согласился Критий, садясь. — Садись и ты.

— Да. — Усевшись поудобнее, Сократ зачерпнул из кратера вина, выпил немного и, прожевав зёрнышко граната, принялся рассказывать: — Итак, мы сидели вот так же, как сейчас, рядом, и я спросил тебя: «Критий, зачем ты убил Алкивиада?» Обрати внимание: я спросил не о том, ты ли убил Алкивиада, а о том, зачем ты убил Алкивиада.

— И что я ответил? — спросил Критий.

— Ты ответил: «Прежде чем спрашивать, зачем я убил Алкивиада, следовало бы спросить, я ли убил Алкивиада».

— Правильно ответил, — сказал Критий.

— Я так и сказал тебе: «Правильно ответил, — и похвалил тебя: — Ты ещё не разучился внимательно слушать».

— Спасибо за похвалу, — сказал Критий. — Я всегда радовался, когда ты хвалил меня. Но ты хвалил меня редко. К тому же тебе не нравились мои стихи, Сократ. Вот и теперь, взглянув на мой гимн, ты похвалил лишь каллиграфию и предмет, вдохновивший меня, но ты ни слова не сказал о самом гимне. Но это к слову. Итак, ты похвалил меня за то, что я не разучился внимательно слушать. Что же дальше? — Критий был спокоен. Это было холодное спокойствие человека, который уже решил для себя, как он поступит в конце разговора, независимо от того, каков будет его исход, — Разумеется, ты не стал спрашивать, я ли убил Алкивиада, — предположил Критий, — так как ответ мог быть только один: «Не я».

— Да, — подтвердил Сократ. — И потому я сказал тебе: «Признаться в убийстве — задача не для тебя. Убийство было подлым, а это означает, что совершил его подлый человек: он не вызвал Алкивиада на честный поединок, не встретился с ним в открытом бою, а убил его как человек трусливый и коварный». Я спросил тебя далее: «Может ли подлый, трусливый и коварный человек добровольно признаться в том, что он подл, труслив и коварен?» — и попросил тебя ответить на этот вопрос. Если бы ты ответил: «Может», то тем самым стал бы на защиту подлых, трусливых и коварных. И бесчестных. И значит, причислил бы себя к ним. А это означало бы также, что твой предыдущий ответ: «Не я» — не является правдивым, так как принадлежит подлому, трусливому и бесчестному человеку. Поэтому ты сказал: «Да, подлый и бесчестный не может добровольно признать себя таковым». Правильно ли я предугадал твой ответ, Критий?