Чаша и крест
Шрифт:
Герцог покачал головой:
— Лондон остается верен королю. Жители города оружие против него ни за что не поднимут. Кортни и Поул не пользуются в народе поддержкой.
— Никакого мятежа не планировалось, — сердито выпалила я. — Люди, имена которых вы назвали, верны короне.
Я повернулась к Норфолку:
— Какие улики сэр Годфри Поул представил Кромвелю? Дадли говорил, что он получил от него информацию, не прибегая к давлению. Это правда?
Норфолк остановился и фыркнул:
— Годфри арестовали, бросили в Тауэр и многократно допрашивали, а там у них
Я осенила себя крестным знамением. То же самое сделала и леди Мария, в глазах ее показались слезы.
Епископ Гардинер покровительственно похлопал принцессу по плечу:
— Не будем говорить о печальных подробностях этого дела.
Но я продолжала стоять на своем:
— Простите меня, леди Мария, но я все равно не верю, что люди, которых арестовали сегодня, виновны.
Епископ бросил на меня ледяной взгляд, но я сделала вид, что ничего не заметила.
— Готова поклясться жизнью, что Генри Кортни никогда не участвовал ни в каких заговорах против короля. И не могу себе представить, чтобы барон Монтегю и сэр Эдвард Невилл замышляли что-нибудь преступное.
— Норфолк, — обратилась леди Мария к герцогу, прикоснувшись платком к глазам, — скажите, каковы основания для их ареста?
— Увы, миледи, я располагаю только слухами. Честно говоря, этого не знает никто, кроме Кромвеля и короля, — ответил Норфолк, и лицо его потемнело. Видно было, что герцогу очень не по душе, что лорд — хранитель печати держит его в неведении. — Разумеется, — продолжил он, — самое большое преступление Монтегю состоит в том, что кардинал Поул — его родной брат. Я слышал, что от второго его брата, Годфри Поула, ничего существенного в Тауэре не добились. Да, однажды барон Монтегю сказал, что королю служат одни мошенники и еретики. Ну и Генри Кортни тоже позволял себе критиковать реформы, которые его величество предпринимал в религиозной сфере.
— И это все? — ошеломленно спросила я.
— Парламент недавно принял акт, согласно которому государственной изменой считается всякое злокозненное желание, намерение или устремление, выраженное устно или письменно, либо попытка представить себе, придумать, осуществить нанесение телесного повреждения королевской особе. Под такую формулировку можно подвести все, что угодно.
Леди Мария изумленно покрутила длинную прядь темно-рыжих волос, выбившуюся из-под ее испанского головного убора.
— Бедные мои друзья, — вздохнула она. — Они все такие прекрасные люди. Семейство Поулов моя матушка любила больше всех остальных. Сэр Эдвард Невилл… у него благородная душа. А уж сколько сделала для меня Гертруда Кортни, ни одна дама на подобное не осмелилась… да и Генри всегда был так добр ко мне.
— В жилах этих людей течет королевская кровь, миледи, — сказал епископ Гардинер. — Для династии Тюдоров они представляют реальную угрозу. Французский посланник сегодня сообщил мне, что, по словам короля, он давно уже собирался уничтожить Монтегю и всех остальных
То же самое, почти слово в слово, совсем недавно говорил барон Монтегю. Я закусила губу, пытаясь совладать со своими чувствами. Епископ Гардинер испытующе поглядел на меня и продолжил:
— Пока император Карл и король Франции выступают против Англии, его величество не потерпит ни малейшего недовольства со стороны придворных. Если начнется война, все, кто не верен короне, могут примкнуть к силам императора Карла.
Он бросил холодный взгляд на леди Марию. Внешне она нисколько не выглядела испанкой: темно-рыжие волосы, голубые глаза, белая кожа. В отличие от меня — я гораздо больше походила на иностранку. И тем не менее Мария — родная внучка Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. Что случится, если император Карл, ее кузен, предпримет шаги, чтобы завоевать Англию? Я знала, что именно об этом мечтала Гертруда. Могло ли быть так, что она делилась своими мечтами с принцессой?
Герцог Норфолк прокашлялся:
— Леди Мария, я тоже считал этих людей своими друзьями, но нельзя не признать, что их устранение способствует вашей же безопасности.
— Не говорите мне этого, — заявила она, и в голосе ее прозвучали повелительные нотки. — Я ни за что не пожелаю, чтобы ради моего спокойствия проливалась кровь добрых христиан. — Принцесса вдруг опустила голову. — О, вы не знаете, что это такое — быть причиной страданий других людей! — простонала она. — Никто не знал этого так, как моя несчастная матушка. Мужчины шли на мученическую смерть и готовы были пожертвовать чем угодно, лишь бы не бросать своего дела. И что со мной теперь будет? — По увядшим щекам принцессы потекли слезы.
Тут вмешался Гардинер: он сказал, что у леди Марии был трудный день и она устала. Норфолк вышел, чтобы отдать своим людям приказ приготовиться к отъезду принцессы.
Она снова нежно обняла меня:
— Не знаю, когда мы вновь встретимся с вами, Джоанна. Прошу вас, умоляю, впредь будьте более осторожны.
Я мягко высвободилась из ее объятий:
— Прошу прощения, леди Мария, но я не совсем поняла. Более осторожна, чем когда?
Она тяжело вздохнула:
— Приехать в гости к Гертруде Кортни и несколько недель подряд оставаться в ее доме… Это было неблагоразумно с вашей стороны. Я очень люблю маркизу, но она вся во власти безрассудных страстей. Признаюсь, я очень удивилась, когда узнала, что вы с ней сблизились. Я думала, Джоанна, что вы вполне счастливы у себя в Дартфорде.
— А разве не вы, — медленно проговорила я, — послали Гертруду в Дартфорд, чтобы разыскать меня и забрать с собой в Лондон? Она сама призналась мне в этом.
Леди Мария еще больше испугалась:
— Что вы, что вы! Зачем мне это делать? В последний год я переписывалась с Гертрудой, это правда, но в письмах не упоминала никого из своих друзей. Это было бы крайне неблагоразумно.
Снова появился Норфолк со свитой принцессы, и продолжать разговор больше не было возможности. Леди Мария обратилась ко мне в последний раз.