Чаша и Крест
Шрифт:
Внутренний голос испуганно замолчал. Женевьева самодовольно усмехнулась, аккуратно вытягивая руку из-под губ Шависса.
— И что теперь? — сказала она.
— Теперь я буду счастлив исполнить любое ваше желание, графиня, — отозвался Шависс.
— Я хочу есть, — Женевьева растерла следы веревок на запястьях. — или вы собираетесь морить меня голодом до самого бракосочетания?
— Ну что вы, мое сердце, — Шависс отогнул занавеску, выглядывая из окна кареты. — Я как раз знаю неплохой трактир неподалеку.
— Это прекрасно, — пробормотала Женевьева,
Шависс толкнул низкую дверь трактира и гордо шагнул внутрь, и у Женевьевы не оставалось другого выбора, кроме как последовать за ним. Маячившие за спиной фигуры гвардейцев все равно не дали бы ей сбежать. Она сощурилась, пытаясь разобрать что-то внутри после уличного света, но первое время не могла ничего разглядеть, кроме низких потолков и дыма, заполнявшего все помещение — то ли от чадящего камина, то ли от трубок, которые курили многие из сидевших в зале. Прямо напротив двери располагалась стойка, за которой сидел невероятно толстый и еще более невероятно печальный трактирщик с большими грустными глазами навыкате. Увидев входящего Шависса, он вздохнул и казалось, стал еще печальнее, что было почти невозможно.
— У меня же вроде все спокойно, господин лейтенант гвардейцев, — сказал он, пытаясь подняться из-за стойки. — И вы совсем недавно приходили…
Шависс нетерпеливо махнул рукой.
— Не бойся, дурень, — великодушно заявил он, — я здесь по личному делу. Ну-ка найди для меня и для прекрасной дамы, — он посторонился и горделиво кивнул в сторону Женевьевы, — лучший столик, да принеси нам хорошего вина да поесть что-нибудь. Только слышишь, хорошего, а не той бурды, какой ты поишь весь этот сброд.
Женевьева, невольно оказавшаяся в центре внимания, в свою очередь с любопытством оглядела и трактирщика, и исцарапанную стойку, и закопченный зал, в котором — теперь она видела — люди тесно сидели и за столами, и на длинных скамьях, пили что-то из высоких кружек и то и дело разражались взрывами хохота. Гвардейцев среди них не видно, но и сбродом всю публику назвать было нельзя — кое-где попадались дворяне в довольно дорогих плащах, хотя в основном это, конечно, были купцы, мастера разных гильдий и студенты. Заведение, видно, было популярным. Некоторые при виде Шависса и сопровождающего его эскорта гвардейцев явно попритихли и уткнули носы в кружки, некоторые, особенно студенты, весело уставились на Женевьеву.
Прекрасной дамой ее в данный момент назвать было сложно — она была все в том же мужском дорожном костюме, камзол порван на плече, сапоги в трехдневной пыли и кружевной воротник далеко не первой свежести. Но волосы она, не скрываясь, распустила по плечам, и они сверкали красным золотом, слегка приглушенным в дыму и полумраке подвала. А главное, о чем она вряд ли догадывалась — поражало выражение ее лица, такого юного, но насмешливого и вызывающего. Наверно, других таких женских лиц не видели в Круахане, поэтому не удивительно, что те, у кого хватало наглости делать это в присутствии гвардейцев первого министра, пялились на нее
Трактирщик тоже перевел свой тоскливый взгляд на Женевьеву, но в его глазах ничего не изменилось.
— Великая честь, сударыня, — сказал он с таким выражением, будто она пришла на его похороны. — Это ужасно, но вы же сами видите, господин дейтенант, что у меня нет ни одного свободного места…
Шависс покраснел и моментально выхватил шпагу до половины из ножен.
— Ты в своем уме, старая пивная бочка? Ты осмеливаешься мне такое говорить?
— Что же я могу поделать, сударь, — не меняя выражения, уныло сказал трактирщик.
— Ты что, хочешь, чтобы я завтра закрыл твое заведение, а тебя сунул в каталажку? Давай, пошевеливайся, выгони кого-нибудь из этих бездельников и освободи нам место!
— Они же меня побьют, сударь, и правильно сделают.
Шависс задохнулся от злости и покосился в сторону Женевьевы. Она спокойно опиралась на стойку с полуулыбкой на лице. Пока что ее забавлял его бурный гнев, покрасневшее лицо и поднявшиеся усы. Она спокойно сказала:
— Бросьте скандал, де Шависс, поедем в другое место.
Но лучше бы она этого не говорила. Сама равнодушно-насмешливая ее интонация, то, как она бросила эту фразу через плечо, как она изящно и небрежно изогнула руку, положив ее на стойку — все это в очередной раз подчеркнуло пропасть между ним, мелким дворянчиком, собственной наглостью и беспринципностью выбившимся в гвардейцы, и ею, дочерью второго дворянина в Круахане после королевы. Шависс вскипел и завелся до такой степени, что уже не покраснел, а побелел, и процедил сквозь зубы.
— Я вас всех научу уважать меня! — быстро обшарив взглядом зал, он уперся в группу дворян, сидевших на одном из самых удобных мест — далеко от дымившего камина и от шумных скамей со студентами. Их было трое, они спокойно о чем-то говорили, почти не прикасаясь к стоявшим перед ними кружками с вином. — Сейчас я сам выброшу этих нахалов, а ты неси вино и еду вон к тому столику!
Шависс двинулся через зал, задевая всех своими ножнами и положив руку на эфес. Гвардейцы быстро построились и двинулись за ним — видимо, подобные ухватки своего начальника были им не впервой.
Женевьева с интересом оглянулась на трактирщика.
— Он что, часто так себя здесь ведет? — спросила она.
— Не имею чести знать вашего имени, сударыня, и опасаюсь невольно оскорбить вас утверждением, что зачастую господин дейтенант ведет себя еще хуже, особенно когда выпьет…
Женевьева сдвинула брови:
— Вы ведь не всегда содержали трактир, верно?
— Увы, сударыня, я был церемонимейстером при прошлом дворе. До того, как достославный первый министр, да пошлет ему небо долгие дни…
Женевьева перебила его:
— При прошлом или при нынешнем дворе вы приобрели привычку говорить не то, что думаете?
Трактирщик-придворный покачал головой.
— А всегда ли говорите, что думаете, вы сами, сударыня, — он запнулся, — не имею чести знать вашего имени…