Чаша ярости
Шрифт:
Так оно и было.
Стоявшие обок видели, как напряглось лицо Иешуа, как часто и мелко задрожали зажмуренные веки, побелели губы, словно кровь отошла от них. Иешуа медленно свел руки вместе, сложил ладони лодочкой и вдруг взмахнул ими вверх, как будто выплеснул в воздух полные горсти воды.
Люди отшатнулись от неожиданности, только телеоператор не оторвал глаз от окуляра камеры, и палец его, мертво прижавший кнопку «Rec», не дрогнул предательски. Профи.
А Иешуа вытер вспотевшее лицо и что-то спросил на амхарском буднично и тихо, но это «что-то» вызвало мгновенное исчезновение с площади по крайней мере десятка мальчишек.
— Что
— Ведро ему нужно, — ответил Крис, — ведро, понимаешь? Воду доставать из колодца…
А легкие пластиковые ведра с привязанными к дужкам веревками уже тянулись к Иешуа детскими нетерпеливыми ручонками — мое возьми, нет, мое лучше, — и он взял первое подвернувшееся и бросил в колодец. А потом потащил вверх, перебирая руками, и бицепсы напрягались, будто ведро было полным, но оно и вправду оказалось полным — Иешуа поставил его на край колодца, сказал:
— Пейте. Поливайте землю. Воды здесь много.
— До вечера хватит? — с надеждой спросил пожилой, седой эфиоп, длинный и худой, как все, но — единственный, кто к случаю успел надеть длинную белую рубаху, так напоминающую Иешуа родную привычную тунику.
Старостой он здесь быя, этот седой, что ли, или местным священником?..
— Почему до вечера? — удивился Иешуа. — Навсегда.
И пошел прочь. К вертолетам пошел.
А толпа моментально развалилась. Кто, толкаясь, метал в колодец уже принесенные ведра, кто понесся домой за своими, за дополнительными, за всеми ведрами, кастрюлями, тазами, что имелись в хозяйстве, — о человеке, вернувшем деревне воду, забыли сразу. И то понятно: пока вода есть, надо запасаться, а навсегда она вернулась или не навсегда — это потом соображать станем. Да и что это за слово такое дурацкое — «навсегда»? Кто ж о «навсегда» думает? О дне нынешнем обеспокоиться бы, а про «навсегда» — это к Богу или к Сыну Его, к Иисусу Христу, во имя кого деревенский староста или местный священник зажжет сегодня вечером свечи в Церкви на площади. И праздник будет.
Генерал, Крис, Мари, монах Григорий бегом догоняли Иешуа, а телеоператор, спринтерски опередив его метров на сто, уже спокойно и уверенно снимал Возвращение Мессии По Совершении Чуда Возвращения Воды. Так он, пожалуй, и назовет снятый сегодня сюжет, который перегонит по электронной связи в студию в Дыре-Дауа, как только попадет в ближайший город. И, не исключено, станет знаменитым и богатым. И получит какую-нибудь международную премию.
Спутники догнали Иешуа почти у самых «вертушек», где терпеливо маялись оставленные генералом летуны. Им не довелось увидеть чуда, значит, это и для них старался оператор-профи.
Монах Григорий с ходу бухнулся на колени в пыль, молитвенно сложил ладони и запричитал — почему-то не на родном, а на английском:
— Прости меня, неверующего, как Фома Апостол, прости, что не умел признать в тебе Сына Божьего, явившегося судить нас, грешных, прости…
— Прекрати, Григорий, — устало одернул его Иешуа, — прекрати и встань. Никто ни в чем не виноват. И не называй меня Сыном Божьим. Я — Сын Человеческий, я так и называл себя всегда, если помнишь. Просто Бог выбрал меня и отметил и позволил вернуться к вам. И не судить я пришел, а исправлять не мною содеянное, и уж тем более не наказывать тех, кто страдает не по своей вине. Я знаю, ваша Церковь чтит Книгу некоего Еноха, которая писалась ессеями в Кумранской обители еще до моего рождения. Там много пустого, но есть и верные слова. Эти, например: «Поэтому те души, которые претерпели
— Ты вмешался в промысел Божий! — с восторженным ужасом воскликнул Григорий, не желая вставать с колен.
— Никуда я не вмешался, — с досадой сказал Иешуа. — Просто вернул людям воду, которой в земле достаточно. И хватит об этом… — Он легко впрыгнул в вертолет.
Умный Крис, с первой публикации о парижской проповеди на стадионе следивший за передвижениями Мессии, озадаченно отметил про себя: Иешуа впервые сам подтвердил факт Второго Пришествия. Неужто время подошло?.. И немедленно возгордился — прямо-таки планетарно: вот, пожалуйста. Папа Римский, философ и математик, — кениец, а он, Крис, философ и журналист, — эфиоп, и неизвестно, кому выпала судьба выше и значительнее. Один служит Христу распятому и вознесшемуся, а второй — живому и действующему. Хотя не знак ли это: оба африканцы?..
А генерал нашел в полутьме уже орущей, уже готовой сорваться с земли «вертушки» вялую руку Иешуа, крепко сжал ее, сказал прочувствованно:
— Спасибо вам, кто бы вы ни были…
— Пустое, — поморщился Иешуа. — То, что я сделал, — мокрый платок на лоб безнадежно больного. Я не принимаю этого термина — «безнадежно»! Я передумал: больше нигде не станем садиться. Летим прямо в Кэллафо — в то место, где Фафэн и Джэрэр впадают в Уабе-Шабелле. Я правильно называю?
— Да какая, в самом деле, разница! — восторженно завопил генерал, перекрикивая грохот движков. — Куда скажете, туда и полетим. Хоть на край света…
Знать бы, где он находится, бессмысленно подумал Иешуа. И еще подумал: а хватит ли сил — до края света? Хватит ли их хотя бы на одну Эфиопию? Я ведь точно — сын человеческий, именно так — со строчных буковок, а то, что мне много, невероятно много дано — так ведь есть же этому «много» предел! И сам себя одернул: не обманывайся. Что сказал Петру перед тем, как уйти тайно, оставив прощальное письмо в подвале иершалаимского дома в Нижнем городе? Сказал: «Я могу все!» Вот теперь и доказывай сказанное. Эфиопия — только начало…
Кэллафо промахнули, не садясь, ушли к югу, к месту слияния рек, почти к границе с Сомали. Время к вечеру подступало, а жара не спадала, и солнце не собиралось исчезать с неба, хотя и заметно подвинулось к горизонту. Хотелось есть. Давние «биг-маки», пресные и невкусные, вспоминались с ностальгической тоской, а до полноценного ужина — если таковой и возможен в лишенном воды Кэллафо — бесконечно далеко. Это даже генерал понимал, не говоря уж о спутниках Иешуа: начатое должно закончить, Иешуа не остановится, да и кто рискнет его остановить! Так что придется потерпеть, а уж потом — о земном, о низком. Вот, к примеру, о воинских сухих пайках, взятых с собою…
Пилоты поймали угол, сложенный двумя реками, которых уже не было, оставались только сухие неглубокие и неширокие русла, этакие овраги на твердой, как бетон, земле. Машины приземлились рядом, пассажиры радостно выпрыгивали из них, потягивались, разминали мышцы. Только оператор и звуковик с коробочкой пульта уже готовы были к любым подвигам — лишь бы материал шел лишь бы нужная картинка имела место.
— Я бы хотел один… — извиняющимся тоном сказал Иешуа. Понимал, что обижает людей, но понимал также, что просто своим присутствием они не позволят ему полностью сосредоточиться, а сил потребуется — немерено.