Часослов Бориса Годунова
Шрифт:
Череп подкатился под ноги Годунова, сверкая черными провалами глазниц, открыл рот и прохрипел:
– Голову снесешь? – И дикий, отвратительный хохот заполнил всю землянку.
Боярин в ужасе вскрикнул, вылетел из землянки и побежал прочь, не разбирая дороги, спотыкаясь, крестясь на ходу и бормоча слова молитвы.
И бежал так, пока не выбежал на проезжую дорогу…
– …а еще есть навзрыд-трава, – бормотала бомжиха, –
«Господи, что я слушаю! – подумала Ирина, с отвращением глядя на Лялю. – Бред какой-то! Ничего я здесь не узнаю, только время впустую потрачу. Нужно скорее уходить, а то еще подхвачу от нее какую-нибудь заразу!»
– А еще есть трава-кровохлебка… – не унималась Ляля. – Если ее к ране вовремя приложить – кровь тут же остановится. Только ей никто ту траву к ране не приложил, вот она и померла, болезная! Померла, несчастная!
– Кто помер? – машинально переспросила Ирина. – Про кого это ты говоришь?
– Дык, она же! Та самая бабка! – ответила Ляля убежденно. – Вот тут она как раз лежала, а вокруг нее – крови целая лужа!
Ляля показала на асфальт под ногами Ирины.
– Прямо даже удивительно, сколько в одном человеке крови может быть! Целая, говорю, лужа натекла! Если бы ей тогда траву-кровохлебку приложили – все бы, может, и обошлось, но где же ее взять, кровохлебку? Тут-то, в городе? Она ведь, трава эта, только по старым дорогам растет, по которым больше никто не ходит и не ездит, и собирать ее нужно непременно после грозы… ох, и люблю я грозу, особенно если в начале мая… когда весенний первый гром…
– На этом месте кого-то убили? – Ирина попыталась вернуть бомжиху к интересующей ее теме.
– Ну да, а о чем я тебе толкую? Вот на этом самом месте… вот прямо где ты сейчас стоишь…
Ирина невольно отступила в сторону.
– А когда это случилось?
– Известно – когда. В прошлый вторник…
– Точно – во вторник? Двадцатого? Ты ничего не путаешь? Подумай хорошенько, Ляля!
– Насчет того, двадцатого или другого какого – это я не скажу, врать не буду, а что во вторник – это точно!
– Почему ты так в этом уверена? – недоверчиво переспросила Ирина. Она сомневалась в достоинствах Ляли как свидетеля.
Ляля наверняка не знала, какое сегодня число и даже какой год, откуда же она так точно знает, какой тогда был день недели?
– Потому уверена, – отвечала бомжиха рассудительно, – что по вторникам нам возле Пяти углов одежку раздают благотворительную, и я как раз оттуда шла. Кофту мне хорошую дали, теплую. Натуральная кофта, чистая шерсть.
– И где ж та кофта? – Ирина с насмешкой показала на засаленный костюм бывшего фиолетового цвета. – Пропила уже? Или, может, потеряла?
– И ничего не пропила, – насупилась Ляля, – у меня привычки такой нету, чтобы хорошую вещь пропивать.
Она приосанилась и поучительным тоном проговорила:
– К одежде надо трепетно относиться, об ней надо заботиться. Чистить ее надо, не кидать на пол комом мятым. Тогда она тебе тем же отплатит, поможет тебе в трудную минуту. Платье так сядет, что все недостатки
– Пуговицы опять же… – машинально поддакнула Ирина, – или молния застрянет…
Она поразилась Лялиным рассуждениям. Надо же, никак от нее такого не ожидала… Вроде бы рвань рванью, а туда же, об одежде рассуждает. И ведь все правильно говорит.
Ирина с детства была приучена к порядку, оттого Гошка так и раздражал ее своей неряшливостью и жутким пофигизмом.
Вспомнив про Гошку, она расстроилась. Вот ведь, человека нет, говорят, о мертвых нужно помнить только хорошее, а она о нем только плохое вспоминает.
– Так что кофту ту я припрятала, чтобы на выход надеть, – сообщила Ляля.
«На выход? – удивилась Ирина. – Ну, надо же! Куда этой Ляле еще выходить?»
Но вслух ничего не сказала.
– Вот, значит, иду я оттуда, где вещи раздают, и смотрю – женщина упала, как раз вот на этом месте, и кровь вокруг… кровищи было – ужас! И машина та – прямо как кровь!
– Машина? – ухватилась Ирина за последнюю Лялину реплику. – Какая машина?
– Я же говорю – красная, как кровь! А травы-кровохлебки никто к ране не приложил, вот она и померла. Эти-то когда приехали, на «Скорой», она уже мертвая была… Совсем как есть мертвая, живые так не лежат. По живым-то видно, как им лежать неудобно да холодно, а мертвым – все едино, хоть жар, хоть холод, хоть под ними гвозди, хоть перина пуховая… уж Ляля знает…
– Нет, постой, что ты говорила про красную машину? При чем тут красная машина?
– Как это – при чем? Он же в этой машине сидел, который ее убил. Выстрелил – и сразу уехал, только его и видели… а еще есть трава-ворожея, если ее под подушку положить, непременно вещий сон приснится, и ты все узнаешь, что было и что будет, и даже чего отродясь не было… если бы эти, что потом приехали, положили эту траву себе под подушку – они бы непременно узнали, кто ту женщину убил. Но только где же они ее достанут? Она ведь только под виселицей растет, а где сейчас найдешь виселицу? Они вместо этого стали людей спрашивать – кто что видел. А никто ничего и не видел, одна Ляля видела. Потому как все люди спешат, торопятся… ничего не замечают. А куда торопятся? Все равно дальше кладбища не убежишь. Им бы у Ляли спросить…
– А они не спросили?
– Не, не спросили! Им с Лялей разговаривать неохота, они Лялю вообще не замечают, как будто ее нет, как будто она не человек. А вот ты со мной поговорила, и я тебе все рассказала, что знала да что видела. И даже про травы всякие. А вот ты еще его спроси, он тоже может тебе много чего порассказать…
Ляля показала пальцем куда-то за спину Ирины.
Ирина обернулась, но позади нее не было никого, заслуживающего внимания – только озабоченные, спешащие по своим делам пешеходы. Да еще черный кот, который сидел возле водосточной трубы, сосредоточенно вылизывая заднюю лапу, как будто находился не на оживленной городской улице, а в тихом провинциальном дворике.