Часовщик
Шрифт:
Альгуасил быстро вернулся с подмогой, они — все девять человек — немедленно выехали за восточные ворота и, нахлестывая мулов, бросились в погоню. Вошли в первую же деревню и обомлели: парни из Лиги под руководством вооруженных мушкетами монахов загоняли ничего не понимающих крестьян в расположенный в центре деревни пруд.
— Мы — люди сеньора Франсиско! — возмущались крестьяне. — И вам он тоже покровительствует! Что вам надо?!
Кое-кто из вырвавшихся из оцепления мужчин сбегал за вилами и теперь пытался отбить своих детей и жен, но в отличие от легионеров они
— Вперед! — скомандовал Мади и пришпорил мула, а затем, отогнав нескольких человек, выехал на кромку берега. — Марко! Марко Саласар! Иди сюда!
Знающие городского судью крестьяне как-то сразу успокоились, а сквозь толпу пробился Марко в сопровождении двух вооруженных монахов.
— Что тебе?
— Ты не забыл, что это земли сеньора Франсиско? Нашего покровителя…
— Франсиско Сиснерос — предатель, — надменно возразил молодежный вождь. — А эта земля теперь принадлежит королю и Папе.
— Ты что — спятил? — возмутился судья. — Мальчишка!
— Кто ты? — прищурившись, оборвал его один из монахов.
«А ведь он чужак…» — мгновенно понял Мади.
— Я — председатель судебного заседания Мади аль-Мехмед, — с достоинством представился судья и, придерживая шпагу, слез с мула. — А вот кто ты?
— А я — воин Христов, — с вызовом бросил монах и повернулся к своим: — Ну что, братья? Начнем с этого сарацина?
— Давай! — загудели из толпы.
В следующий миг, оттеснив альгуасилов, на Мади налетели несколько человек. Повалили его на влажную землю, сорвали ремень со шпагой и шляпу и за ворот поволокли к пруду.
— Что… вы… делаете?! — заорал Мади, и в следующий миг его ухватили за шею и силой окунули головой в пруд.
— Как… вы… — сплюнул грязную воду Мади.
— Крестится раб Божий… — гнусаво затянули над ухом.
— Как вы смеете?! — заорал Мади, и его тут же окунули еще раз.
А когда его окунули в третий раз, вокруг стоял такой хохот, словно в деревню приехал цирк из Савойи.
— Как назовем новорожденного?
— Да хоть Маврикием! 29 Один черт, его добела не отмыть!
29
Маврикий — христианский мученик. Здесь — игра слов (лат. mauri, греч. mauros — темный)
— Ну, вставай, Маврикий! Смотри, как быстро мы тебя человеком сделали…
Мокрый, грязный Мади, покачиваясь, встал на ноги, обвел толпу туманящимся от ярости взглядом и увидел, как крестьяне, один за другим, не желая видеть позора столь уважаемого человека, опускают глаза.
Томазо пробил идею о крещении морисков не сразу. Генералу пришлось запрашивать десятки инстанций — от Папы до епископа Арагонского, и каждому нужно было доходчиво объяснить практические выгоды предложения. И все-таки, если бы не явные военные успехи Австрийца, скорее всего эту идею Томазо похоронили бы, как и множество остальных. Однако Австриец неожиданно пошел в наступление, и Генералу
— Смотри мне, Томас, — цокнул языком Генерал, — головой отвечаешь, если что не так пойдет.
Томазо это знал, а потому следил за донесениями о крещении морисков с напряженным вниманием. То же самое происходило по всему полуострову — и в Каталонии, и в Валенсии, но быстрее всего сводки поступали из Арагона, и пока все в Арагоне шло как по часам.
Отряды Христианской Лиги под руководством опытных инструкторов шли от деревни к деревне так быстро, как могли. Главное, что понимали все, — нельзя допустить оповещения деревни до того, как ее придут крестить. Поэтому пойманных на дорогах морисков, как возможных гонцов, нещадно убивали. А уже через день-два в окрещенных деревнях появлялись власти.
Все делалось строго по закону. Первым делом новохристианам объясняли, что они теперь обязаны платить церковную десятину. Затем разъясняли, что теперь для них прежний налог — за исповедание ислама — отменяется, а новый — всеобщий — вводится.
Отмена «исламского» налога и была драгоценной сутью идеи Томазо. Тонкость была в том, что «исламский» налог крестьяне платили своему сеньору, а всеобщий шел в королевскую казну. В условиях войны сеньоров и короля это различие было ключевым.
И, боже! Как же взвыли гранды!
Бруно отомкнул замки на колодках Амира и его четырех соплеменников за четверть часа. Вручил им похищенные на кухне разнокалиберные ножи и повел в сад. Он уже приметил место, где можно, не привлекая ничьего внимания, забраться на крышу, а оттуда перемахнуть через стену. Но едва беглецы подобрались к ведущей на крышу лестнице, их окликнули:
— Эй, братья! Почему не спите?
Бруно остановился как вкопанный и медленно развернулся. Прямо к ним шел крепкий и очень самоуверенно держащийся монах.
— На хлеб и воду захотели? — зло и насмешливо поинтересовался монах.
Бруно лихорадочно думал. Он был уверен, что монах мгновенно поймет, что Амир и его соплеменники — вовсе не монахи. А расстояние между ними все сокращалось.
— А ну-ка, ну-ка… — прищурился уже совсем близко подошедший монах, — кто это там, в теньке прячется?
— Живот прихватило, — начал спасать положение Бруно и уже видел: не выйдет.
И ровно в тот момент, когда взгляд монаха уткнулся в одного из морисков, его глаза округлились. Но не от удивления. Он покачнулся, с трудом переступил ногами и вывернул шею. За его спиной стоял брат Кристобаль де ла Крус.
— Все, брат, отмолился, — промолвил Кристобаль и резко выдернул узкий длинный кинжал из спины монаха.
Монах еще раз покачнулся и рухнул на спину.
— Я сразу понял, что ты сегодня же уйдешь, — весело улыбнулся Кристобаль, глядя в глаза Бруно. — Теперь хочешь не хочешь, а придется тебе и меня с собой брать.
Томазо получил записку от Гаспара в самый разгар крещения морисков.
«Брат! Нас надули! — писал Гаспар. — В списке видевших еврейские архивы приемщиков я обнаружил некоего Руиса Баену. Помнишь это имя?»