Часовщик

Макаров Пётр Александрович

– Тебе-то куда подарки татарские пришлись?
– Так в обе руки, да по животу. Одно и спасло - крутнулся удачно.

– В обе руки, горишь? Такие подарки бабам раздавать бы, для пущей ласковости. Не слушай, Вася, плету всякое, сам не знаю к чему. Бредем к кузне. До поместья-то мы вмиг доскочили, а сейчас хрена - изображаем калик перехожих, погорельцев с инвалидами в одном лице.

– С-суки похабные! Чтоб вам ни дна, ни покрышки! Маяться вам похмельем с импотенцией, пока христианство не примете, да святыням не поклонитесь Ерусалимским! И роду вашему чтоб ни удачи, ни чести, ни славы, ни клинков добрых, ни луков тугих, до тринадцатого колена, а там и сдохнуть!

Есть

с чего ругаться, чесслово. Хоть и могу порой загнуть почти на ровном месте - ан здесь причина вполне стоящая. Какая-то тварь не просто попалила вообще всё, что горит - а и вынесла всё железо, вплоть до дверной подковы. Еще и пепелище, похоже, копали - больно уж характерно зола лежит. Ветром так не разносит, это кто-то жадный ковырялся. Ну да ладно - с прошлой жизни знаю, кое-что из сказанного мной, долетит до адресатов. Сам не пойму, как может род длиться тринадцать колен, при полной нестоячке - но будем считать, по женской линии тоже передастся слово доброе, незлое... да с сердцем сказанное.

Малость отхожу в том месте, где еще курятся разворошенные остатки угольной кучи от четвертого ящика. Здесь тоже копались - но в меру, не до крышки.
– Найди-ка мне, Вася, лопату, или доску какую - разберем что у нас есть, окромя пепелища.
– Да где ж найти-то, Олег Тимофеич? Что не попалили поганые, то на приступе попользовали. Да и там вроде лопат да досок не было.

– Вася. Голос становится тихим и напряженным. Будущий напарник - золотая голова знает, что в таких случаях не стоит перечить. Было дело, объяснял, как работает зубчатая передача, как уменьшается скорость и увеличивается крутящий момент - "крутящая сила", такой термин я использовал. Под конец тогда задал задачу - пара рычагов, один другой подпирает, один первого рода, другой второго - посчитай, мил друг, каким грузом выходной конец системы нагрузить для равновесия, если на входной - пуд привесили? Тогда дело дошло до затрещин - а затрещины у меня крепкие, хорошо нечастые. Василий тогда меня поразил почти до радостного подпрыгивания - посчитал еще и реакции опор, зараза. А вы говорите, сопромат, теормех, ТММ - вот они, в голове пусть не слишком простого, но крестьянского слабообразованого парня - от жизни идут. Срывается мой подручный, переросший молотобойца давно, да не к деревне, а к поместью. Молодец, соображает.

Ну хоть здесь всё в порядке, за исключением крышки погреба. Повело её знатно, даром что землёй хорошо укрыта была. С другой стороны, и я "молодец" - не продумал несложную задачу нагретой рамки. Пришлось помаяться, пока выковыряли. Зато железо цело - мучали меня некоторые сомнения, на счет татар с извращенным чувством юмора. Такого надумал, пока отрывали-открывали, ажно смех берет.

– Так, этот год пожженное восстанавливаем, и работаем на деньги. Надо так обустроиться, чтобы никакие налетчики нам обедню не испортили. Да и рваньё это - тыкаю сначала в Васькину, потом в свою одёжку - уж стыдно становится. Надо... а, много что надо, но сделаем.

– Так пожгли ж.
– Наплюй, Вася. Наплюй, забудь, и скажи спасибо татарам - пожгли да порушили они то, на чем мы опыты ставили. Теперь на продажу работать будем, может год, может два. Надоело в тряпье драном ходить, да копейки считать, да и чужой тегиляй примерять тож надоело. Помоги-ка. Подхожу к предгорью золы на месте своей пристройки, расковыриваю место под лавкой-лежанкой. Что, кто-то думал, я кошель за поясом хранить буду? Хрена, антикризисный запас невелик, но запрятан хорошо - под ножкой кровати. Погреб я не рыл - не казна царская, всего два рубля. Достаю рассыпающийся в руках мешочек, делю

пополам.

– На-ка, своим отнеси.
– Олег...
– Бери-бери, батьке твоему сейчас нужнее. Бери и иди, помоги им. Отворачиваюсь, сажусь на откатившийся и погасший "огарок" полена, смотрю на пепелище. Ладно, ребята. Был я умеренным наци во времена институтские, не любил янки и евреев. Потом то ли поумнел, то ли сволочнее стал - делил людей уже на дельных и мусор. Теперь же... Кафа, говорите? Крупнейший невольничий рынок? Будут мне свидетелями старые наши боги, не успокоюсь, пока есть вы на земле с вашей Кафой. Вы хочете геноцида - их есть у меня. Дрезден янки в моем мире так не ровняли, как вам уготовано. И пусть говорят о всепрощении, испытаниях божьих - это для слабых. Услышь меня, Перун. Помоги, Локи - мы с тобой одной крови, оба умеем пакость на ровном месте устроить, с честной рожей. Числобог, какую мзду тебе принести, надели меня холодной змеиной рассудочностью, дай ударить наверняка. Рука тянется к засапожнику - зброя в "лазарете" висела прямо в изголовье. И-и-и...

– Стой, Олег! Ну сожгли кузню, но ведь отстроишься заново, голова цела, а руки заживут.
– Агафий подошел неслышно, и отдернул мою левую из-под ножа.

– Мы с тобой убийцы, Агафий. Нет нам места в раю господнем. И не смерти хочу, а клятву скрепить. Он выпускает мою руку. Поздно для ножа. По наитию, беру из кучи горячие еще угли, кое-где светящиеся алым. Слова, что я шепчу про себя, никому не скажу, слишком уж это личное. Растираю всё, что есть между ладоней, стряхиваю вниз.
– Что стоишь, брате? Садись, извини, потчевать нечем. Какая-то спокойная уверенность приходит после сделанного и сказанного - кажется, я обрел недостающую часть смысла жизни - разрушительную.

Мой собеседник остается стоять. Ладно, и я постою.

– Ты бы в церковь сходил, брате. Господь милосерден, освободит от клятвы, в запале данной. Ох, хитер камрад. Глаза в упор жгут, голос тверд - прямо истинный христианин, возжелавший блага тяжко нагрешившему, но не безнадежному ближнему. Только видел я тебя три дня подряд - настоящего видел, когда душа миру открыта, потому что выжить уж и не надеялись.

– Давай уж без уловок, брате. Я мало знаю - там, откуда я пришел, давно забыли, кто на белом коне ездит. Старики порой шептали, кузнецы да мельники что-то знали, но я по малолетству только вершков нахватался. А слово мое крепко, и не новым его ломать, старым-то данное.

– Без уловок, говоришь? Что ж, кончилось время игры...

– Больше садам не цвести...

– Тень от гигантской горы...
–

Встала на нашем пути...

– Ладно, паря, а вот продолжи-ка еще за мной. Отсюда и до самой глубины веков...
– Я вижу череду моих предков!

– Что наврали сказители в легенде о тринадцатом воине?
– Меч тех времен не перековать на булатную саблю.

– Четыре буквицы, когда считаешь, как резать на махине? На мгновение задумываюсь - ну точно!
– Тэ, эс, вэ, эн.

– Дожил-таки. И состарившегося в боях воя вдруг прорывает. Он рассказывает, как полоумный жрец вдалбливал в память бессмысленные тогда "пароли и отзывы", как скитался по германским, литовским, польским, русским землям, как находил и терял боевых друзей, как пристал к "нашему" боярину, признав в нем родственную душу. Как почти потерял надежду, глядя на всё прибавляющиеся в бороде серебристые нити. Многое было говорено в тот вечер...

– Агафий, боярин кличет! И тебя, Олег, тоже.
– Белобрысый мальчишка подошел незаметно, очень уж мы увлеклись. Хороший мальчик - уже тем, что живой. Остальное приложится.