Часть той силы
Шрифт:
– Пока дышит, но под ним уже лужа мочи. Воняет ужасно. Я же говорил, что ты заставил его проглотить слишком много таблеток. А что, если он умрет даже без полыньи?
– Как раз поэтому для нас нет дороги назад, – сказал Рустам. – Представь себе, сейчас мы едем домой, а он окочуривается у нас на руках, напиханный наркотиками, или еще хуже, приходит в себя и понимает, что мы с ним пытались сделать. Тогда ты уже не выкрутишься. Это тебе не детские игрушки. Это большая статья.
Он обернулся и посмотрел в том направлении, куда ушли дети.
– Ну все, – сказал он, – малявок уже нет, они ушли домой или речку свою искать. Ждем еще десять минут, на всякий случай. Свидетели нам не нужны…
10. Что это?..
Что это? – подумал Ложкин, – что это было? Что такого ужасного он увидел на снегу?
Он быстро встал с кровати. Что означало это? Почему уже столько раз он видит этот кошмар, причем кошмар продолжает разворачиваться, а действие понемногу продвигается к завершению? Еще одна или две ночи, и человек, лежащий в машине, умрет. Перестанет ли тогда возвращаться этот сон? С каждым разом Ложкин все больше убеждался в том, что сон этот был не просто сном. Но чем он был, в таком случае? Порой, когда он задумывался об этом, ему становилось по-настоящему страшно. Этот сон был невозможен, необъясним, с ним ничего нельзя было поделать, он приближался, он наползал как болезнь. Он был неотвратим. И он означал нечто ужасное.
Сон оборвался в тот момент, когда Рустам заметил на снегу некоторый предмет. Предмет, который его очень удивил, и даже испугал. Предмет, который никак не должен был там оказаться. Но Ложкин не успел понять, что это было. Он просто не успел увидеть.
Он подошел к шкафу и оперся лбом о зеркало. Сон был не просто сном.
Сейчас он видел перед собой знакомую комнату зазеркалья и несчастного испуганного человека, опирающегося на зеркало лбом. Кто из нас реален? – вдруг подумал Ложкин. – Если я подниму руку, мое отражение сделает это одновременно со мной. Если я высуну язык, мое отражение сделает то же самое. Оно думает то же самое, что думаю я, потому что мысли это всего лишь перемещение молекул внутри моего мозга и моих нервов. Если бы я мог видеть эти молекулы, я бы убедился, что мое отражение думает, и думает то же самое, что и я. Значит, человек в зеркале думает, что реален именно он, а я его отражение. Если я попробую доказать свою реальность, у него найдется точно такое же зеркальное доказательство собственной реальности. А, значит, я никак не могу утверждать, что реален я, а не он. Я могу разбить это стекло, и он исчезнет. Но ведь он решит, что это он разбил стекло, и я исчез. То есть, реальны мы оба? Я сошел с ума.
А что, если сон это не просто видение, – продолжал думать он, – если сон это как зеркало, в которое два мира смотрятся с двух сторон? Два человека, и каждый из них считает себя настоящим. И оба они на самом деле настоящие. И оба они на самом деле один и тот же человек. Один Ложкин умирает в машине, накачанный наркотиками, и жить ему осталось считанные минуты или часы. Он видит меня во сне и считает меня своим сном. Он негодяй и убийца. А я вижу во сне его, и я весь такой хороший, честный и порядочный. Но, если мы оба это один и тот же человек, то делает ли это меня убийцей? И делает ли это обстоятельство его хорошим и честным? И самое главное: что случится со мною, когда он умрет? Полная ерунда. До чего только можно додуматься спросонку.
Как бы то ни было, но солнце уже взошло.
Пора было вытряхнуть из головы ночные ужасы и заняться делом. И главным делом на сегодня был подвал.
Ложкин спустился в подвал, ощущая некоторую неловкость, так, будто он все еще был ребенком и делал что-то недозволенное (в детстве ему никогда не позволяли ходить сюда), словно дед все еще был жив и шел первым по большим, непомерно высоким и оттого очень неудобным ступеням.
Вначале он отпер ту дверь, за которой был всего
Внизу горел свет, видимо, не выключаемый уже много дней. Пахло паленой резиной, причем пахло так, что хотелось зажать нос. Передняя часть подвала состояла из двух комнат, разделенных массивной деревянной дверью: в одной комнате была мастерская, а в другой дед держал готовые работы. Ложкин удивился, что деревянная дверь была снята с петель и лежала на полу, а все работы деда оказались разбиты на мелкие черепки, так что невозможно было понять, где голова, а где плечо. Дед, как и сам Ложкин, лепил только из глины, не признавая других материалов.
Ложкин набрал код и открыл первую дверь. За нею все оказалось так, как и рассказывал дед. Большая кадка с влажной глиной, поросшая серой плесенью, откуда Ложкин сразу же отобрал – заранее взятой лопаткой – килограмм пятнадцать материала; несколько странных скульптур небольшого размера и металлический полированный цилиндр, примерно метровой высоты.
По поверхности цилиндра перебегали легкие световые блики, будто отражение игры невидимого света, и Ложкина это сразу заинтересовало. Он провел по металлу рукой; поверхность была теплой и необъяснимо приятной на ощупь. Видимо, это был один из подарков, о которых рассказывал дед. Ложкин выключил электрический свет, чтобы лучше видеть это необычное свечение, однако оно вскоре исчезло.
После этого Ложкин открыл сейф; обещанные ему деньги лежали в целлофановых пакетиках, перехваченных резинками; их было много, и пакетиков, и денег. Столько денег сразу Ложкин еще никогда не видел в своей жизни. Максимум, что ему однажды удалось скопить – тысяча девятьсот долларов, причем деньги те долго не продержались. Он открыл один из пакетиков (ему все казалось, что кто-то смотрит в спину, ведь наружная дверь осталась не заперта) и подержал в пальцах сотенную бумажку. Одна из его знакомых (странная дама, бреющая голову налысо и пьющая водку с перцем) однажды сказала, что от такой бумажки веет негативной энергией, в десять раз сильнее, чем от десятки. Никакой негативной энергии Ложкин не чувствовал. Напротив, банкнота давала ощущение приятной силы.
Сейчас он держал в руках часть тех денег, из-за которых его предок решился на тройное убийство. Часть тех денег, из-за которых до сих пор умирают дети. И будут умирать. Это были проклятые деньги. Сконденсированная смерть. Ложкин положил банкноту на место и закрыл сейф. Деньги есть деньги, их нужно тратить, с одной стороны. Они не пахнут и не имеют памяти. А с другой стороны, ему не хотелось пользоваться этими деньгами. Во всяком случае, он не возьмет их без крайней необходимости.
Потом он отпер второй замок. Тяжелая дверь отошла мягко и без скрипа: видимо, петли были отлично смазаны. Ложкин вздрогнул – ему показалось, что кто-то потянул с той стороны. Он прислушался, ожидая услышать хоть что-нибудь, но услышал лишь гулкую объемную тишину. Просто сквозняк, ничего больше, – подумал он. – Сквозняк и нервы.
Самое главное находилось именно здесь.
За дверью виднелся темный коридор и хорошо освещенная лестница с высокими ступеньками. Видимо, электричество здесь включалось автоматически, как в холодильнике. Ложкин прошел сквозь коридор, стараясь ступать очень тихо, продолжая прислушиваться к тишине, и остановился перед первой ступенькой из тридцати пяти; узкая лестница поднималась над ним, как длинная труба. На ступеньках лежала пыль, а в ней отпечатались следы, напоминающие следы ворон на снегу. Впрочем, это были следы гораздо более крупной птицы. Пыль выглядела так, словно человек не поднимался здесь уже несколько месяцев. В самом верху трубы виднелась щель приоткрытой двери. Двери, которую невозможно запереть, двери в иной мир.