Часть той силы
Шрифт:
– Нет, это неправда. Просто человек, который создает жизнь из ничего (а это и есть художник), должен где-то черпать энергию. Особенную энергию, которая совершенно не нужна другим людям. Это энергия неудовлетворенности, энергия страдания, энергия вины. Когда я был женат, мне хотелось работать и что-то создавать – ради денег, ради славы, чтобы мной кто-то гордился и кто-то меня уважал. Я работал ради этого, но это ведь неправильно. А когда женщины рядом нет, я работаю ради даже не знаю чего, не ради вечности и даже не ради искусства. Просто наступает момент, когда я не могу не создать
– Понятно, от неудовлетворенности и не то бывает, – сказал Защитник. – Вон Людка Прошкина себе руку утюгом пожгла, когда ее мужик бросил. И все-таки, я оттуда, – он показал на небо, – Я даже знаю, с какого кусочка неба. Когда я смотрю туда, вон туда, где две ярких звездочки, я чувствую, что был там давным-давно. Я сижу здесь на крыльце и смотрю, и думаю, представляю себе, как там ездят машины и стоят подъемные краны, а еще растет лес, но не зеленый, а розовый. И где-то там живет моя мама. Ничего, что я это все говорю?
А в шесть утра с минутами Ложкин отправился к сумасшедшей старухе. Время для старухи не имело никакого значения. Она не отличала утро от ночи или дня. Она не спала уже несколько месяцев, или, сказав то же самое другими словами, спала несколько месяцев, потому что ее состояние не было ни сном, ни бодрствованием. Ее правый глаз был полуоткрыт, а левый закрыт совершенно. Тонкие плети рук беспокойно двигались, шаря по одеялу. Она материлась в полголоса, поминая какую-то толстую Катерину, которая украла у нее шоколад и совковую лопату. В ее рту не было ни одного зуба, что, непонятно почему, придавало ее хитрому морщинистому лицу сходство с ночным горшком. Судя по вздымавшемуся горой одеялу, больная имела тело внушительной толщины, так что бледные полупрозрачные, все в мелких жилках, руки казались персонажами совсем другой истории.
– Прошу нас оставить наедине, – сказал Ложкин; умирающая встрепенулась и четко повторила его фразу. Старуха повторяла все, что слышала.
После этого он тихо произнес заклинание, приглашающее демона памяти. Старуха, с интонацией магнитофона, повторила заклинание вслед за ним. Дело было сделано: сейчас добрый демон мог войти.
Сразу же ее до сих пор закрытый глаз стал медленно открываться и приобрел осмысленное выражение. Затем расширился и второй. Лицо изменялось и молодело на глазах. Наконец, старуха прищурилась и совершенно осмысленным шепотом сказала:
– Иван, неужели это ты? Ты так вырос! Сколько лет я проспала?
К этому времени Ложкину успели рассказать, что Иваном звали ее старшего сына, умершего от склероза в возрасте шестидесяти семи лет. А самой старухе было уже девяносто. Сейчас, когда демон завладел ею, ее тело оставалось столь же дряхлым, но искра странного разума в глазах заставляла его казаться намного моложе.
– Это ты? – спросил Ложкин. – Ты уже вошел в нее?
– Вошел, – ответил демон голосом старухи.
– Я все понимаю, – сказал Ложкин, – но не пойму, почему ты согласился на неэквивалентный обмен?
– Согласен,
– Но почему? Это тело ведь не проживет дольше нескольких лет? Ему ведь девяносто. Какой прок тебе в него вселяться?
– Все очень просто, – ответил демон, – я обживусь здесь и наведу порядок. Вскоре она сможет встать с кровати. Я займусь с этим телом восстановительной физкультурой, заставлю ее принять нужные лекарства, а не ту белиберду в пакетиках, которую ей подсовывают два раза в день. Я поправлю ее дух, а это самое главное. После этого, по моим подсчетам, она протянет еще четыре года. Или четыре с половиной. А вообще, люди могу жить и до ста, лишь бы была воля к жизни. Конечно, потом у меня начнутся большие трудности, но я не умру вместе с ней, а стану искать нового хозяина. Я ведь никогда не умираю. Выкручусь как-нибудь. Спасибо за заботу. Приятно было иметь с тобой дело.
– Но четыре года – это мало, – сказал Ложкин, – мало даже четыре с половиной. Почему ты не возражал?
– Я не хотел тебе этого говорить, старик, – ответил демон, – но раз ты настаиваешь… Скорее всего, ты умрешь уже сегодня. Так что я ничего не проигрываю, как видишь, даже наоборот. Я выигрываю четыре года.
– Я умру сегодня… – похолодел Ложкин. – Как я умру? Почему?
– Знаешь, как бы это помягче сказать… Тебя высосет болотный брызгун.
– Болотный брызгун? Что это такое?
– Вскоре сам увидишь. Лучше не рассказывать заранее.
– Я не хочу видеть ничего подобного! Я просто запрусь в своей комнате и буду смотреть телевизор до утра. Я не хочу знать никаких болотных тварей, высасывающих людей!
– Не выйдет, – сказал демон. – Это твоя судьба. От судьбы ведь не уйти. Болотный брызгун высосет тебя сегодня. Я бы хотел тебя утешить, но не могу. Увы, это страшная смерть. Он растворит тебя изнутри, как это делает паук, а потом просто выпьет. У него слишком маленькое ротовое отверстие, чтобы поглощать твердую пищу.
– Я могу спастись?
– Конечно, ты можешь спастись. Но шансы невелики. Ты хороший парень, поэтому дам тебе бесплатный совет: держи при себе расческу и толстую книгу. Это может тебе помочь при встрече с брызгуном. Но должен тебя огорчить: при любом раскладе ты не проживешь в этом мире дольше месяца. Шансов выжить у тебя не больше, чем у пескаря на сковородке. У выпотрошенного пескаря с отрезанной головой.
– Ты ошибаешься, – сказал Ложкин, – я буду бороться.
– Борись на здоровье. Но я никогда не ошибаюсь. Прости, что сказал.
– Но ведь есть еще письмо! – вспомнил Ложкин. – Она обещала, что я смогу спастись, если прочту письмо!
Демон усмехнулся губами старухи.
– Она всего лишь обещала, что ты обязательно умрешь, если НЕ прочтешь письмо.
46. Письмо…
Письмо оставалось его последней надеждой, но и советом демона он пренебрегать не стал. Демон обещал, что при встрече с брызгуном помогут книги и расчески, и, хотя Ложкин совершенно не представлял, как это возможно, первым делом он выбрал книгу.