Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)
Шрифт:
Я что-то возразил. Зелмер меня не слушал, он что-то быстро записывал. Он еще пожелал узнать, сочиняю ли я музыку, сидя за роялем. Я ответил: никогда. Он выразил желание увидеть мою рабочую комнату. Я через дверь показал ему стену с двумя окнами и тремя выступами, а перед ней — рояль, гроб Тутайна и письменный стол. Гроб остался скрытым от его взгляда: Зелмеру пришлось бы наклониться или подойти к письменному столу, чтобы обнаружить наличие ларя или ящика… Аякс принес в гостиную два стакана с коктейлем. Он тихо спросил меня, накрывать ли стол к обеду. Я дал ему понять, что Зелмер тоже будет обедать с нами. Но он положил на стол только два прибора. Я спросил: разве он не понял меня? Он шепотом ответил: в присутствии чужих слуге не подобает садиться за стол.
Зелмер очень обрадовался, что будет моим гостем. Он наслаждался подносом с закусками, которые Аякс быстро скомпоновал в одно целое, и изысканным майонезом, поданным к бифштексу, и вином, и кофе с ликером.
— Я всего лишь обычный редактор, — сказал он, пытаясь этой фразой обозначить все различия между нашими индивидуальностями. — У вас превосходный повар, — повысил
Когда Зелмер собрался уходить, появился Льен. Он тоже прочитал в газете о моем успехе и пришел, чтобы поздравить меня. Он сразу предложил, что на своем автомобиле подвезет редактора до дому, так что тот тоже смог еще на какое-то время остаться. Аякс, как будто он догадался о моих мыслях и о тайном желании Льена, приготовил крепкий чай, расположил на маленьком столике поджаренный хлеб, масло, мед и апельсиновый джем. Графинчик с ромом он тоже отыскал; и окружил его венком из лимонных долек. Я видел, как вспыхнули глаза у Льена. Он нет-нет да и бросал взгляд на снующего вокруг нас Аякса.
— Получили ли вы известие от Тутайна? — неожиданно спросил он.
— Да, — решительно подтвердил я. — У него возник дерзкий план: отправиться в Америку. Он хочет присутствовать при том, как тяжелый корабль будет спущен на воду. Он любит мои сочинения больше, чем меня.
— А сами вы разве не поедете? — спросил Льен.
— Нет, — отрезал я, — я не настолько богат. Да и нет никакой необходимости, чтобы я там был. Дирижировать симфонией я не могу. Я не капельмейстер. А общение с тамошними музыкантами только привело бы меня в смущение. Я способен что-то сделать, только когда сижу за письменным столом. Текстура деревянной столешницы, груда непрочитанных писем, кипы исписанной и неисписанной нотной бумаги, палочка сургуча, увеличительное стекло, тикающие карманные часы, раскрытая книга, чернильница, линейка — вот мир, который составляет ближайшую округу для моего духа. Уже Илок в стойле очень далека от меня, и переступание ее ног я воспринимаю как слова древней саги. Далекий собачий лай… Иногда, после сильной бури, ночью сюда доносится шум прибоя… — Я замолчал, смущенный. Гости тоже молчали. Они хотели дать мне возможность высказаться.
Я сказал, потому что от меня этого ждали:
— С недавнего времени у меня есть слуга. Как средство против одиночества.
— Могу лишь выразить вам свое одобрение, — отозвался Льен, прихлебывая темный чай. — Великолепный напиток. Совсем как в старые времена.
СОВСЕМ КАК В СТАРЫЕ ВРЕМЕНА, ошеломленно повторил я себе, — то есть как если бы Тутайн опять был с нами. — Неужели Льен высказал вслух ощущение, которое подкрадывалось и ко мне? Неужели присутствие Аякса колдовским образом выманило наружу картины и последовательности картин, которые до сих пор связывались для меня исключительно с существованием Тутайна? Исходит ли и от Аякса то благоволение, которое я когда-то воспринимал как уникальное качество Тутайна? Или я просто не в состоянии так напрячь свою память, чтобы она оттеснила действительность правдой — правдой уже бывшего? Неужели я настолько покорился чувственно воспринимаемой силе настоящего времени, что спутал Тутайна с Аяксом: вытеснил мертвого, освежив его бледный облик, всплывающий из прошлых времен, красками молодого живого лица? Неужели эти два столь разных человека уже уподобились для меня двум ямкам, заполненным водой из одной и той же реки? — Во всяком случае, реплика Льена меня задела. — Меня тотчас сотрясло ощущение, что мне грозит какая-то алчная опасность. Что за коварная, своевольная конструкция — эти потоки событий, в которые мы помещены! Я мечтал, с пылким нетерпением, чтобы скорее наступила ночь, когда я останусь один в своей комнате — нерешительно стоящий или сидящий на краю постели, а может, и лежащий под периной — и смогу широко раскрытыми глазами разглядывать деревянный потолок, который превращает кольца из света и тени, отбрасываемые керосиновой лампой, в своего рода космическое пространство, в бесконечность настолько протяженную, что мой дух затеряется уже в туманностях самого нижнего из тамошних небес. А может, я бы попытался пересчитывать свили в половицах и опять забывал бы получающиеся числа. Я бы упорядочивал эти темные смолистые знаки, соединял их в фигуры и уподоблял созвездиям. Я бы тогда не сомневался, что Тутайн, покоящийся в гробу под выступом стены, между роялем и письменным столом, есть реальность. Прошлое, превосходящее силой любое настоящее, прикасалось бы ко мне черными колыханиями неугасимой радости и неисцелимой печали. Я бы вновь ощутил на вкус неотделимый от моей жизни страх: эту неподвижную тоску, это прислушивание к звукам, которые никогда не прозвучат, это выглядывание из себя, хотя все события, на которые я мог бы смотреть, угасли. Я бы наслаждался счастьем: что ночь тихо поднимает для меня из зеленых вод угасшего света эти давно затонувшие времена.
— Он, кажется, дельный парень, — сказал Льен. — Приятной наружности, но скромный. Наконец хоть какой-то человек рядом с вами, это облегчает мне сердце: ибо я знаю, что вы страдали.
Что может Льен знать обо мне? Он ведь не в состоянии оценить обстоятельства, при которых Тутайн покинул меня. Он не догадывается, что я лгал, что я и дальше буду лгать. И это вовсе не сомнительные отговорки: отнюдь не безнравственность определяет мое поведение; моя постоянная ложь обусловлена необходимостью и не мешает тому, что во всех других отношениях я остаюсь человеком чести. Просто я стал жертвой исключительных обстоятельств. Прежний заговор сохраняет во мне свою действенность. Моя авантюра такова, что конца у нее быть не может. Она как бы застыла. Мои мысли окаменели. «Тутайн отправится в Америку. Он любит мои сочинения больше, чем меня». Он, лежа
Опять наступила ночь. Я с таким нетерпением ее ждал. Я сижу один. Тишина полнится голосами и образами. Подобное дружеское общение мне больше не по силам. Оно — как безостановочное плавание в море после кораблекрушения. Ты не знаешь, утонешь или будешь спасен. Ты, уже исчерпавший все силы, принимаешь приближающегося спасителя за посланца смерти; и боишься его руки, будто это рука убийцы. — —
Льен сказал: мол, его жена с удовольствием сама бы меня поздравила. Я сразу понял, чт'o у него на уме. Мы договорились, что уже завтра вечером устроим маленький праздник. Зелмер тоже придет — как и ветеринар, вместе с женой и сыном. Зелмер пообещал нам сюрприз. Он внезапно начал излучать довольство, расслабился. Мне пришлось взять на себя обязательство, что завтра я поиграю на рояле. Уверенность, что все опять будет таким, как в прежние времена, охватила всех. Моя только что распустившаяся слава образует кулисы для этой красивой грезы. Юное лицо Аякса станет желанной приправой к чаю, вину, жаркому и печенью, как когда-то — неотразимо привлекательное добродушие Тутайна. Мой дом преобразился: он опять сделался привлекательным для гостей, которые, внутренне успокоившись, ищут в нем радостей блистательного, богатого разговорами общения. Мой успех в Америке и слуга Аякс — это новые фигуры в моем гербе. Один лишь я поддаюсь постыдному чувству ревности. — Я ему не поддаюсь — я просто не могу его усмирить. — — Беспредметный страх — безумный выброс страха — бесстыжая подстановка во мне — — — Я понимаю, что вынужден иметь дело с событиями такого порядка, который не подчиняется моей воле. Ведь какой-нибудь кошмарный сон тоже не подчиняется ей…
Льен больше не сомневается, что Тутайн, вернувшись из Америки, приплывет на наш остров. Тогда, мол, в моем доме будут жить и Тутайн, и слуга Аякс. Какой план! Какая забота обо мне! И какое непонимание действительности! — Мы не знаем действительность. Никто ее не знает. Льен не ведет себя простодушно — он лишь обманывается. Он чувствует, в какой большой степени сам является для меня другом, другом на обочине моего жизненного пути. Поэтому ему кажется столь несомненным, что Тутайн вернется…
Гости попрощались со мной. Мы еще договорились, в какой час начнется вечерний праздник. Подняв на мачту все флаги радости, они отчалили.
— — — — — — — — — — — — — — — — — —
Аякс накрыл стол к ужину. Потом тихо сидел в кресле, отвернувшись от меня.
— Вино и ликер уже на исходе, — сказал. — Запас консервов тоже опустошен.
— Завтра с утра нам придется съездить в город, — ответил я. — Вечером у меня будет маленький праздник.
— Я уже слышал, — сказал он. — Вам удалась большая работа, и она снискала признание. Только не подумайте, что я подслушивал за дверью. Я очень плохо понимаю здешний язык. Но об этом так много говорили, пока я подавал на стол. — Я хочу сказать, что я вами восхищаюсь: быть необыкновенным человеком — не лучший ли это жребий?
Его слова были произнесены голосом, который словно не принадлежал ему: в них чувствовалась подавленная печаль, они полнились темными красками, казались почти задохнувшимися. Я, пораженный, подскочил к Аяксу. В глазах у него стояли слезы.
— Аякс, — крикнул я, — что с вами?
— Эта проклятая слабость… — откликнулся он. — Ностальгия по звездам. Я ведь полное ничтожество. Я хотел бы отплатить всем людям, которые мне нравятся, тем, что стану приятным для них. Но у меня нет свойств, которые принадлежали бы мне одному: во мне всегда лишь отражаются свойства других людей. Сегодня нас навестили два великолепных человека, и я старался им понравиться: но я понимал: что-то стоит у меня на пути: я чувствовал, как с каждым мгновением возрастает ваша слава, как преображается ваш облик, как он уже не вмещается в мое воображение. В самом деле, вы стали для меня неузнаваемым и чужим. Не помогало и то, что я изо всех сил пытался взять разбег: я больше не поспевал за вами; и внезапно я почувствовал отчаяние, потому что я никогда вам не понравлюсь; я всего лишь непрошеный гость. Вы ведь ждали Кастора, не меня.
Мое удивление уступило место сильнейшему сочувствию, которое, правда, насквозь проросло неизъяснимым страхом. Дело в том, что я тоже больше не узнавал Аякса. Он оказался по ту сторону моего доверия или недоверия. Он уже не был для меня только маской, легшей на лицо Тутайна. Часы, которые мы с ним — до сих пор — провели вместе, сделались непонятными. Я попытался снова найти Аякса. В его омытом слезами лице я хотел узнать бледный лик мумии, которая не так давно улеглась на гроб Тутайна; но лик этот не нашелся. Не нашлось вообще ничего, что соответствовало бы моим недавним воспоминаниям. Плачущий человек… Значит, у меня есть лишь одна обязанность: утешить его, восстановить распавшуюся в нем веру в себя.