Части целого
Шрифт:
— Вы не будете против, если я вас сниму?
Я был против.
— Бросьте. Это всего-навсего мое маленькое хобби, — улыбнулся он. Я окинул комнату взглядом, ища доказательства его слов, скажем, какую-нибудь фотографию, но стены оказались голыми. А когда Эдди отправился в другую комнату за аппаратом — так он называл камеру, — я поежился, ибо при слове «аппарат» всегда представляю себе клещи с пухлой каплей крови на конце.
— Думаю, мне пора.
— Только одно маленькое фото. Это быстро! — Его улыбка напоминала замазанное краской окно.
Пока Эдди готовился, я почувствовал, что он собирается попросить меня снять одежду. А пока между тем он тараторил:
— Заглядывайте завтра вечером на ужин.
— Хорошо, — заведомо солгал я и по дороге домой завернул на кладбище сказать последнее «прости» Лайонелу. Там я принял торжественный вид, стараясь прочувствовать печаль потери, угрызения совести и все такое прочее, но, сколько ни пытался глубоко дышать, это не помогло — я не ощутил ничего, кроме явного отвращения к себе, так долго мешкал, что пропустил момент, который мог бы стать поворотным пунктом моей жизни, и, кто знает, когда теперь наступит следующий? Я миллион раз представлял себе нашу встречу, Кэролайн стала фокусной точкой моей жизни в Европе или, сказать честно, жизни вообще, а теперь из-за страха и нерешительности я ее потерял.
В бессильной ярости я пнул могильную плиту, но тут же вспомнил, что это Лайонел. Попытался снова загрустить, но в сердце не нашлось места, чтобы его оплакать. Оно было занято тем, что оплакивало любовь.
Мои тщетные попытки проникнуться торжественностью момента и отдать дань уважения покойному другу прервали мягкие шаги потраве — в конце кладбища, засунув руки в карманы, стоял Эдди. Я сделал вид, что не заметил его, и, памятуя о клещах, рванул в ночь.
Не буду лукавить: мелкие досадные неприятности меня забавляют; я не говорю о смерти или болезни, но если телефон-автомат съедает деньги, но не соединяет и человек колотит по нему кулаком, это смешно. Я способен целыми днями любоваться такой картиной.
Я обнаружил оригинальное место, где можно подумать, — прохладные, темные парижские соборы. Верующие — такие же твердолобые, как патриоты, хоть и ведут разговоры, но говорят тихо и только с Богом. Глупо, что мы полагаем, будто Всевышний узнает о наших помыслах лишь тогда, когда мы обращаемся непосредственно к нему, а не тогда, когда подленько желаем: чтобы этот Фрэд умер, тогда я займу его кабинет, который намного удобнее моего. Смысл веры — соглашение с Создателем, что он не станет подслушивать, что происходит в нашем сознании, пока мы его не пригласим.
Прошли месяцы после того, как я написал предыдущее. Схожу с ума от одиночества, схожу с ума от нерешительности, схожу с ума от воображаемых глаз. Дни наполнены прогулками/размышлениями/чтением/едой/питьем/курением и попытками сорвать с жизни замок, что нелегко, если ты — затупившееся оружие всех прошедших войн. Надеюсь, в будущем мне не придется страдать от подобных проблем, — об этом даже страшно подумать (не то чтобы я вовсе против проблем, нет, не сомневаюсь, они будут сопровождать всю мою жизнь, но не хочу одних и тех же. Пусть каждый год отмечает новое ужасное страдание). Двадцать с небольшим — вот тот возраст, когда спотыкаешься о родителей, и это ломает жизнь.
Если говорить об изменчивой комбинации желание и одиночество,то теперь они слились самым навязчивым
Каждый день — кафе, то же самое, но другая книга для чтения. Я ни с кем не разговариваю и кошусь в самых странных направлениях, однако здесь знают мое лицо. Постоянные клиенты курят все, что горит, а бармен спрашивает, что подать, с таким видом, словно ты его заклятый враг со школы — только он в этом не уверен, и я сижу за маленьким столиком и думаю, что лучше быть невидимым, чем злиться, когда тебя не замечают.
Из большого окна я смотрю на жизнь. Сколько же существует разновидностей двуногих! В Австралии — двуногие, катающие шары. В Париже — двуногие в свитерах с высоким воротом. Пессоа [24] называл человечество «изменчивым и неисправимым». Трудно придумать более точное определение. Подошел официант со счетом, я попытался спорить, но быстро сдался. Естественно, что все главные экзистенциалисты были французами. Невольно придешь в ужас от существования, если за кофе приходится платить четыре доллара.
24
Пессоа, Фернандо (1888–1935) — португальский поэт, прозаик, драматург, мыслитель-эссеист, лидер и неоспоримый авторитет в кружках лиссабонского авангарда эпохи. С годами из непризнанного одиночки превратился в символ португальской поэзии нового времени.
Судный день я представляю так: Бог зовет в маленькую белую комнатку с неудобными деревянными стульями, ты садишься на них и в волнении, ерзая по сиденью, получаешь занозы. Бог входит, улыбаясь, как контролер, который обнаружил, что пассажир едет без билета, и говорит: «Меня не интересует, творил ли ты добро или зло, меня не интересует, верил ли ты в меня, моего сына или в какого-нибудь другого члена нашей обширной семьи, меня не интересует, щедро ли ты одаривал нищих или скупердяйничал, но вот поминутный хронометраж твоего пребывания на земле». Он достает лист бумаги длиной в десять километров и предлагает: «Читай и объяснись». Мой реестр выглядел бы следующим образом:
9:00 просыпаюсь
9:01 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:02 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:03 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:04 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:05 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:06 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:07 лежу в кровати, смотрю в потолок
9:08 переворачиваюсь на левый бок
9:09 лежу в кровати, смотрю в стену
9:10 лежу в кровати, смотрю в стену
9:11 лежу в кровати, смотрю в стену
9:12 лежу в кровати, смотрю в стену
9:13 лежу в кровати, смотрю в стену
9:14 лежу в кровати, смотрю в стену
9:15 скрючиваюсь на подушке, сажусь, чтобы посмотреть в окно
9:16 сижу в кровати, смотрю в окно
9:17 сижу в кровати, смотрю в окно
9:18 сижу в кровати, смотрю в окно
9:19 сижу в кровати, смотрю в окно
Затем Бог говорит: «Жизнь — это дар. А ты даже не удосужился его развернуть». И бьет меня.