Частная жизнь
Шрифт:
Молодые люди в те годы отращивали усы подковкой, как у Мулявина, и баки, как у Пресли. Взрослые модницы носили сапоги-чулки – страшный дефицит и дорогущие, заразы. Батник носили приталенный с планочкой, блейзер. Платье-халат на пуговицах, с квадратным воротником. Все приталенное, все в обтяжку.
Джинсы. В 1972 году это уже не мода и не болезнь – сложилась особая, джинсовая субкультура. У нее был свой язык, фольклор (помню анекдот, как богатый грузин, не зная уже, куда девать деньги, вставил себе зуб не золотой, не платиновый – джинсовый!), у нее была своя иерархия ценностей, свои мифы. Люди посвящали свою жизнь джинсам – добыванию их (или подделке) и сбыту. Стоили импортные
Телевизор. По телевизору наши играли в шайбу с канадскими профессионалами – впервые в истории. О, то был наглядный урок на тему «их нравы». Профи держались нагло, играли грубо, дрались подло, катались без шлемов и жевали жвачку, задирали наших ребят попусту, – «Нет, такой хоккей нам не нужен», – заключил Николай Озеров, и эта фраза стала крылатой. То ли дело Всесоюзный конкурс артистов балета. В 1972 году в Москве всех победила пермячка, ученица 6-го класса хореографического училища Надя Павлова. Это было приятно. Это было красиво.
Такси: от «Кристалла» до вокзала «Пермь-II» – 50 коп. Студентка универа, опаздывая на лекцию после кино, ловила такси. Имела возможность, – у нас же бензин был дешевле воды! Серьезно: бензин – 7 коп. за литр, минералка – 10 коп поллитра (с посудой – 22). Таксисты в 1972 году давали сдачу. Неохотно, правда, ну – как официанты, стиснув зубы. Но мы этим не сильно огорчались, мы были привычные, никто нас не любил со стороны государства: ни продавцы, ни приемщицы химчистки, ни закройщицы ателье. Везде было государство, везде были барьеры, объявления, посылающие подальше, хамские окрики с крашеных стен: «НЕ курить! НЕ сорить! НЕ подходить!». А в нерабочее время, кстати, все эти продавщицы и приемщицы становились нормальными людьми, классными девчонками, они смотрели на нас другими, своими собственными, глазами, шептали другие, свои собственные, слова… Оттого, наверное, и люблю я только «своих собственных», ЧАСТНЫХ, людей. Вас.
Владимир Киршин
1973. ВЕТЕР С ЗАПАДА
По вечерам – ждали «мусорку». В любую погоду в шесть часов вечера во двор выходили жильцы с ведрами и стояли в молчаливом ожидании. Некоторые, как бы гуляя, выходили на дорогу – потом бежали: «Едет! Едет!», хватали свои ведра и становились к «мусорке» первыми. Динозавр 70-х – мусоровоз – медленно вползал во двор, разворачивался, отворял свою огромную вонючую пасть, из которой вечно что-то капало. Люди, зажав носы, толпились с ведрами, вываливали поскорее мусор и отбегали, подходили следующие. Когда пасть мусоровоза наполнялась, водитель нажимал рычаг сбоку, и стальная челюсть медленно сглатывала порцию. В эту минуту следующим полагалось стоять и не рыпаться, пока челюсть не вернется, а если какая-нибудь рассеянная бабка вываливала раньше, водитель жутко матерился и грозил убить бабку лопатой.
В 1973 году отмечали 250 лет орденоносной Перми. Перед оперным театром вместо тополей посадили голубые ели. Воздвигли стелу по дороге на Пермь-II. Выпустили значок с чудо-молотом. То был советский герб нашего города – Чудо-Молот. Больше того, он был идолищем горожан (он и стоял – на горе), а священным духом служил Производственный План. Половина пермских семей за ужином рассуждала тревожно: будет в этом месяце План или нет. В конце года мужчины ночевали в цехах во имя Плана, их семьи молча ждали Его, а над их головами летали незримые молоты… Сколько инфарктов, скольких жизней стоил Перми Орден Ленина, пожалованный городу в 71-ом… Он был огромный, Орден, крашен серебрянкой, водрузили его на Октябрьской площади лицом туда, к Башне Смерти, откуда дважды в год спускались колонны трудящихся в ювенильном, котлованном веселье…
Трудились горожане на часовом (электроприборном)
Знаем еще один подземный завод в черте города. Его легко найти, там вонь до сих пор и трава не растет. Плешивая земля и мертвый лес всегда выдавал секретное производство к бессильной ярости «особистов», как и желтые руки работниц. Работницам приплачивали за вредность, они прессовали взрывчатку и твердое топливо. Пресс-формы часто взрывались. Как у кого муж запьет или дочь загуляет, так – взрыв. Хорошо, отвод волны предусмотрен, погибших не было – одни заики.
Понятное дело, самым престижным факультетом в Перми был – «Авиадвигатели» ППИ. Вечный недобор абитуриентов – на «Горном». Предмет шуток – специальность «Водоснабжение и канализация» на «стройфаке», она же служила лодырям убежищем от армии. В Пермский госуниверситет шли в расчете на высокую стезю, отнюдь не учительскую. По городу, однако, расклад был такой: «Ума нет – иди в «пед», стыда нет – иди в «мед», ни того, ни другого нет – иди в госуниверситет». Еще было ВКИУ, многим парням тогда нравилась армия. Туда нанимались девчонки на работу, чтобы выйти замуж. Выйти замуж можно было и не нанимаясь на работу – просто пройдясь по набережной перед военным училищем в день увольнения голодных до женской ласки курсантов. «Женские» институты и училища приглашали к себе на танцевальные вечера «вкиушников» – тоже шанс.
В 1973 году всех гоняли сдавать нормы ГТО, все возрасты, – поголовная физкультуризация страны. Народ кряхтел: «Опять кому-то наверху моча в голову ударила» – и добывал справки-освобождения от новой принудиловки.
Ездили на природу. Клещей тогда не было, не изобрели еще. «Экологии» не было, СПИДа не было, «нюхачей» не было – девственный мир! Зато были очереди за колбасой. Диалектика. Радовали «Семнадцать мгновений весны» и новый мультсериал «Ну, погоди!». На их появление народ немедленно отозвался волной анекдотов.
В 1973 году в молодежной аудитории утвердился хард-рок. Слово «ансамбль» устарело, стали говорить – «группа»: «Роллинги», «Дорз», «Лед Зеппелин» – волосы до пояса, полуголые, гиперзвук, гипер-экспрессия, все у них – гипер. В ДК Пушкина, что на Кислотных дачах, пермская группа «Склавины» заиграла «Deep Purple»! К ним любители хард-рока ездили на электричке, сильно напивались в дороге и имели неприятности с милицией. Что, кстати, целиком укладывалось в их рок-философию «протеста».
Серьезные меломаны заговорили о новом стандарте качества звука Hi-Fi («high fidelity» – высокая точность, англ.). Модные темы – шумоподавление Долби, квадрофония и цветомузыка. Все шло с Запада, вообще – все. Лично мне это не нравилось, но это был факт: атмосфера с той стороны железного занавеса была гуще, идеи горячее, людские пороки активнее, все это со свистом сквозило через дыры сюда, к нам, и будоражило души уже целого поколения. Дыры в занавесе множились и расширялись, от западного ветра захватывало дух.
Вот кто мне скажет, когда в Перми шел документальный фильм «Спорт, спорт, спорт»? Мы ходили на него ради пяти секунд нью-йоркских небоскребов, двух секунд загорающего на крыше автомобиля хиппи и живых «битлов» – вообще мельком. Но эта малость была как пилка в батоне, как свернутая авторами в точку (чтобы просунуть нам) чужая свобода. Мы ходили на «Спорт…» не по разу. В нужном месте мы напружинивались, чтобы схватить и развернуть точку, чтобы домыслить и вообразить иную жизнь. Зеркальные дома до небес. Чудак на крыше, – ну вот вздумалось ему полежать на крыше своего автомобиля, и никто ему не указ. Живые «битлы» поют. Что они там пели? Забойное что-то – «Can’t by my love»? А может, и нет. А может, и не пели, а может, не «битлы». А может и не было никакого фильма, и пилка в батоне мне только пригрезилась… Душно было.