Частный случай
Шрифт:
На другой день он с трудом дождался пяти — волновался, как мальчишка, сам даже не подозревал в себе такой бездны честолюбия. Встретившись же с Карен, принял равнодушный вид, небрежно спросил:
— Ну как, не успели небось одолеть мою словесность?
— Почему не успела, — горячо возразила она, — я все прочитала и получила столько удовольствия! Вы превосходный писатель, Вадим, и не примите это за комплимент, дамы не очень любят делать комплиментов — даже мужчинам. Самая сильная вещь — это, конечно, «Чокнутая».
— Я рад, что вам понравилось… именно это, — пробормотал
— Мне понравилось все, но — по-разному. «Чокнутая» — это очень сильно! Но я боюсь, Вадим, у вас будут трудности с публикацией.
— А, да это и не для публикации вовсе.
Карен подняла брови.
— Но тогда зачем писать?
— Ну как зачем? — он пожал плечами. — Пишешь-то прежде всего для себя…
— О, это такая растрата… как сказать? — столько сил и… таланта — впустую, да? Нет, нет, Вадим, это глупо… Кстати, чтобы потом не забыть, манускрипт я принесла и возвращаю с благодарностью. — Она отдала ему тот же рулончик в старой «литературке». — Вы вообще давали кому-нибудь читать «Чокнутую? « Я имею в виду — в редакции?
— Нет, я ведь только что закончил. Да ее и давать нечего, это ежу понятно — кто же такое возьмет? У меня «Собаку» и про солдат и то не взяли, хотя там чего уж такого…
— Ах вот как, значит, их вы давали? — спросила очень внимательно слушающая Карен. — Но не «Чокнутую»? Два маленьких рассказа мне тоже понравились, но они, конечно… — Она щелкнула пальцами, подбирая слово. — Это не то! А скажите, вы не хотели бы опубликовать «Чокнутую» там, у нас? Алекс, если не ошибаюсь, говорил с вами на эту тему.
— Говорил, но я ему ничего не обещал!
— Я знаю. Может быть, теперь есть смысл подумать? Это будет иметь большой успех, Вадим, мы напечатаем это в каком-нибудь серьезном журнале, но это потом, журнал готовится долго, вы же знаете; а пока это пошло бы в эфир — немедленно.
— Не знаю… По-моему, это не совсем законно, — сказал Вадим, ошеломленный таким предложением.
— О, что значит «законно»! И вообще, при чем тут закон? В Хельсинки ваше правительство подписало документ о свободе обмена информацией и культурными ценностями; почему же незаконно, если какой-то рассказ будет опубликован не в этой стране, а в другой? Если бы я просила вас написать, где расположены ваши ракеты, — о, да, тогда это было бы незаконно! — Она рассмеялась. — Но этого у вас не просят, не так ли? Я только посоветовала — если написана хорошая, умная вещь, зачем ей лежать в пыли? Натурально, это надо дать под — как это? — псеудоним. Как видите, все очень просто! Если вы согласны, через месяц это будет в нашей литературной программе — я запишу дни, время, длину волны. А потом журнальная публикация.
— Не знаю, — повторил Вадим. Ссылка на Хельсинки показалась ему не лишенной логики. — Но… практически — как это можно осуществить? Вам ведь пришлось бы везти это, — он хлопнул по свертку в газете, — с собой, а в аэропорту спросят: что за бумаги вы везете?
— О, — она снова рассмеялась, — это мне везти не пришлось бы! Это вы можете спокойно унести к себе домой и прятать подальше… но крайней мере месяца на два. После всегда можно сказать, что это перепечатано с магнитофонной записи. Все можно
— Подумать надо, — сказал Вадим, уже внутренне поколебавшись.
Страшновато было, что греха таить, используют-то они это явно в своих целях, но… ему-то, собственно, какое дело? С тех пор как существует литература, авторов всегда использовали как хотели — и каждый в своих целях. Толстого как только не интерпретировали, чего только не доказывали, опираясь на его высказывания. Если этого бояться, тогда вообще нельзя писать — если каждую фразу, каждую мысль формулировать так, чтобы заведомо не допускала иных, неавторских толкований. Да и невозможно это, как ни исхитряйся…
— О, да, подумайте, — поощрительно сказала Карен. — Я не настаиваю! Но я завтра вечером улетаю в Москву, поэтому вот мой телефон — это я в отеле, и вы мне, пожалуйста, позвоните, если надумаете согласиться. Мне кашется, это было бы в ваших интересах…
Глава 11
— А я что вам говорил, — сказал полковник. — Это вы все доказывали, что, мол, ни сном ни духом… А он, выходит, вон какими делами занимается!
— Извините, Сергей Иванович, — возразил Борис Васильевич. — Ничем таким, мне кажется, он не занимается. То, что эта дамочка с ним встречалась, еще ни о чем не говорит.
— Бумаги какие-то он ей передавал?
— Допустим. Хотя — точности ради — нельзя утверждать, что это были бумаги…
— А что же это было? — ехидно спросил полковник. — Палка копченой колбасы?
— Хорошо, пусть бумаги. На следующий день она их ему вернула — по виду, во всяком случае, сверток был тот же. Скорее всего, он давал ей почитать что-то свое. Она могла попросить — все-таки славистка, занимается советской литературой… Вот он ей свои рассказы и дал.
— А с какой целью? Это приятелям дают читать, ну или там критику какому-нибудь знакомому… чтобы оценил, посоветовал. А тут что? Да он ее первый раз в жизни увидел и сразу — такое доверие.
— Ну раз она связана с Векслером, то наверняка представилась его близкой знакомой — тут психологически расчет правильный.
— После того как его специально предупреждали насчет Векслера? Психологически, как вы говорите, визит этой дамы должен был Кротова сразу насторожить; он же, напротив, встречает ее как близкого человека. Не знаю, Борис Васильевич, не правится мне вся эта история. Чем больше думаю, тем больше не правится…
— Хорошего в ней мало, — согласился Ермолаев. — Но я бы все же встретился и поговорил еще раз с Кротовым. Что-то здесь не то.
— Поговорите. — Полковник пожал плечами. — Если вы думаете, что есть смысл, поговорите. Он не был с вами откровенен в тот раз, теперь я совершенно в этом убежден. Попытайтесь снова… пока еще есть время.
Если оно еще есть, подумал Борис Васильевич. Ему тоже очень не нравилась «вся эта история», и не нравилась потому, что он не мог отделаться от ощущения допущенной где-то ошибки. Впрочем, нет, тут другое. Не ошибка, нет, ошибка — это нечто выявившееся, осознанное, понятное… а тут какой-то неуловимый промах, недогляд, что ли. Но в чем?