Часы без стрелок
Шрифт:
Большой Мальчик поспешно заковылял к аппарату для газированной воды, крикнув на ходу певучим голосом:
— Очень вам благодарен, судья Клэйн.
Судья печально поглядывал на Мелона, но, как только аптекарь к нему повернулся, он тут же отвел глаза и снова принялся тереть набалдашник.
— С каждым часом всякое живое существо приближается к смерти, но разве мы об этом думаем? Вот мы с вами сидим, попиваем виски и дымим сигарами, а конец с каждым часом все ближе и ближе. Большой Мальчик ест свое эскимо и ни о чем не задумывается. И вот сижу я, старая развалина, смерть уже вступала со мной в схватку,
— Я часто думаю о нем, — сказал Мелон. — И болею за вас душой.
— Но почему, почему он это сделал? Такой красавец, такой талантливый, ему еще не было и двадцати пяти, а он уже кончил университет magna cum laude[1]. Получил диплом юриста, ему сулили большое будущее. Красивая молодая жена, вот-вот родится ребенок… Имел средства, скажу даже больше — был богат; в те времена у меня дела шли отлично. Когда он кончил университет, я ему подарил Серено, за которое годом раньше заплатил сорок тысяч долларов, — около тысячи гектаров прекрасных персиковых садов. Сын богатого человека, баловень судьбы, счастливчик. На пороге блестящей карьеры. Мальчик мог стать президентом — да всем, чем он захотел бы! Зачем ему понадобилось умирать?
Мелон сказал осторожно:
— Может, у него был приступ меланхолии.
— В ту ночь, когда он родился, я видел необыкновенную падучую звезду. Ночь была ясная, и звезда прочертила дугу в январском небе. У мисс Мисси уже восемь часов продолжались схватки, и я ползал по полу у ее кровати — молился и рыдал. Доктор Тэтум схватил меня за шиворот и вытолкал за дверь, приговаривая:
«Убирайся отсюда, старый крикун, — сказал он, — ступай во двор». Я вышел во двор, поднял глаза и увидел, как в небе описывает дугу падучая звезда, и как раз в этот миг и родился мой сын Джонни.
— Это было, конечно, какое-то знамение, — сказал Мелон.
— Потом я пробрался в кухню — было четыре часа утра, — зажарил доктору парочку перепелов к сварил овсянку. Я всегда был мастер жарить перепелов. — Судья помолчал, а потом смущенно добавил: — Д. Т., хотите, расскажу, какая произошла мистика!
Мелон посмотрел в грустные глаза судьи к ничего не ответил.
— В то рождество у нас на обед были перепела вместо обычной индейки. Мой сын Джонни ходил на охоту в предыдущее воскресенье. Эх, как странно складывается жизнь — и в большом и в малом…
Желая утешить судью, Мелон сказал:
— Может, это был несчастный случай. Может, Джонни чистил ружье…
— Он не из ружья. Из моего пистолета.
— Я ведь охотился в Серено в то воскресенье под рождество. Наверно, у него был приступ депрессии.
— Иногда я думаю, что да… — Судья замолчал, боясь, что, если он произнесет еще одно слово, он заплачет. Мелон похлопал его по руке, и судья, овладев собой, продолжал: — Иногда я думаю, что он сделал это мне назло.
— Что вы! Не может быть. Это была просто депрессия, которой сразу не заметишь, а значит, и предотвратить ничего было нельзя!..
— Может быть, — сказал судья. — Но в тот день мы поссорились.
— Ну и что? В какой семье не бывает ссор!
— Мой сын
— Непреложную истину? Какую?
— Да в общем спор вышел из-за ерунды. Речь шла о процессе одного негра, которого я должен был осудить.
— Зря вы себя вините, — сказал Мелон.
— Мы сидели за столом, пили кофе, французский коньяк, курили сигары; дамы были в гостиной, Джонни горячился все больше и больше, а под конец он что-то выкрикнул и кинулся наверх. Несколько минут спустя мы услышали выстрел.
— Он всегда был очень вспыльчивый.
— Нынешняя молодежь со старшими вообще не считается. Мой сын взял да и женился прямо после танцев. Разбудил мать и меня и говорит: «Мы с Мирабеллой поженились!» Сбегали тайком к мировому судье, и все дела. Для его матери это было страшным ударом, хотя потом она и поняла, что нет худа без добра…
— Ваш внук — вылитый отец, — сказал Мелон.
— Да, вылитый отец. Вы когда-нибудь видели таких замечательных, талантливых ребят, как он и Джонни?
— Для вас это — большое утешение.
Судья, прежде чем ответить, пожевал сигару.
— И утешение и вечная тревога: ведь он — все, что у меня есть.
— Он тоже собирается стать юристом и заняться политикой?
— Нет! — горячо возразил судья. — Я не хочу, чтобы мальчик был юристом и, уж во всяком случае, не хочу, чтобы он занимался политикой!
— Ну, такой мальчик, как Джестер, может проявить себя в любой области, — сказал Мелон.
— Смерть — великая обманщица, — сказал старый судья. — Д. Т., вам вот кажется, будто врачи нашли у вас смертельную болезнь. Я в это не верю. При всем моем уважении к медицине я должен сказать, врачи не знают, что такое смерть, да и кто это может знать? И сам доктор Тэтум не знал. Я, старый человек, вот уж пятнадцать лет жду смерти. Но она хитрая бестия. Когда ее ждешь и готов ее встретить лицом к лицу, она не приходит. Она подкрадывается исподтишка. Она убивает тех, кто ее не ждал, не реже, чем тех, кто ее поджидает. Так как же, Д. Т.? Что, по-вашему, случилось с моим прекрасным сыном?
— Послушайте, Фокс, — спросил Мелон, — вы верите в вечную жизнь?
— Да, в той мере, в какой мне понятна сама идея вечности. Я знаю, что сын мой всегда будет жить во мне, а мой внук — в нем и поэтому во мне. Но что такое вечность?
— Доктор Уотсон в церкви читал проповедь о том, что душа кладет смерть на обе лопатки.
— Красиво сказано, завидую. Но смысла в этих словах нет никакого. — Судья задумался. — Нет, я не верю в вечность в религиозном смысле слова. Я верю в то, что знаю, я верю в потомков, которые придут мне на смену. И верю в своих предков. Это, по-вашему, и есть вечность?
Мелон вдруг спросил:
— Вы когда-нибудь видели голубоглазого негра?
— Негра с голубыми глазами?
— Я имею в виду не блеклые выцветшие глаза, какие бывают у старых негров. А вот видели ли вы голубые глаза у молодого негра? Тут в городе есть такой, он меня сегодня просто напугал.
Голубые глаза судьи сверкнули, и, прежде чем ответить, он допил свой стакан.
— Я знаю, о ком вы говорите.
— Кто он такой?
— Да просто здешний негр. Мне до него никакого дела нет. Выполняет поручения, доставляет всякую всячину — словом, мастер на все руки. А кроме того, он певец.