Чаттертон
Шрифт:
– Он тратит наши деньги, мама, – прокричал Эдвард, заглушая звуки телевизора. – Это фальшивка!
Вивьен снова рассердилась, на этот раз уже на сына.
– Не смей говорить так об отце! Он работает изо всех сил!
Чарльз приблизился и тихонько обнял ее, как будто в защите нуждалась она, а не он.
– Почему бы тебе не взглянуть на него, Вив? Я думаю, тебе понравится.
Вздохнув, она последовала за ним в комнату. Он нырнул за ширму и тут же вынырнул, держа портрет перед собой, так что лицо его было спрятано за картиной.
– Вуаля! [7] –
– Манжту! [8] – откликнулся Эдвард. Это было единственное французское слово, которое он знал.
Вивьен не выказала особого восторга.
– Кто это?
– Я не покупал его, – сказал Чарльз. – Я его выменял. Помнишь те книги про флейту?
– Но кто же это?
Из-за холста показалась голова Чарльза, и он в очередной раз воззрился на сидящую фигуру.
– Разве ты не видишь, какой у него умный взгляд? Я думаю, это какой-нибудь родственник.
7
Voila – Вот! (фр.).
8
Mange-tout – спаржевая фасоль (фр.).
Эдвард громко и гулко рассмеялся.
– Какой-то он неуловимый.
– Но правда ведь, в нем есть что-то знакомое? Я никак не могу нащупать…
– Ты же его щупал, папа. – Эдвард бросил притворяться, что смотрит телевизор. – Я сам видел.
Но Вивьен уже потеряла интерес к предмету разговора.
– Могу я посмотреть, что ты написал за сегодня? – спросила она, направляясь к рабочему столу Чарльза.
Но он, казалось, не расслышал ее.
– Я думаю, это какой-то великий писатель. Взгляни на книги, что лежат рядом с ним.
Вивьен же взглянула на одну-единственную строчку, которую Чарльз сочинил за день, и мягко проговорила:
– Дорогой, не расстраивайся, если не можешь писать каждый день. Как только пройдет твоя головная боль…
Чарльз неожиданно разозлился.
– Ты когда-нибудь прекратишь об этом говорить?
Вот уже несколько недель его мучили перемежающиеся головные боли, с потерей периферийного зрения в левом глазу. Он ходил ко врачу, и тот поставил диагноз – мигрень – и прописал болеутоляющие. Чарльзу этого было вполне достаточно, так как он считал, что назвать болезнь – это почти то же самое, что излечить ее.
– Я не болен! – Он подошел к окну и окинул взглядом ранневикторианские дома, тянувшиеся в ряд по другой стороне улицы. Вечернее солнце золотило поблекшую штукатурку на фасадах, и вся улица показалась ему вдруг чем-то эфемерным, лишенным глубины или объема, – всего лишь диорамой викторианской жизни, свитком холста, который развернули, чтобы создать иллюзию движущегося мира. Это было словно гнетущее сновидение, и он понял, что нужно пробудиться, прежде чем оно полностью завладеет им.
– Прости, – сказал он, оборачиваясь. – Я совсем не хотел кричать.
Эдвард не сводил с него серьезного взгляда.
– Мы с тобой, Эдди, – продолжил он, желая побыстрее сменить предмет разговора, – как следует изучим эту картину. Мы раскроем ее тайну.
Эдвард поднялся с пола, взял за руки обоих родителей и воскликнул:
– Мы все вместе это
Но такой оборот дела лишь удручил Вивьен, и она, тихонько высвободив руку и поцеловав сына в макушку, вновь удалилась на кухню.
– Скоро придет Филип, – сказала она. – Так что приготовьтесь-ка оба.
если это подлинник
Филип Слэк в нерешительности остановился посреди комнаты. Он знал Чарльза вот уже пятнадцать лет (они вместе учились в университете), но как будто до сих пор не был уверен в том, что его приходу здесь рады. Слегка склонив голову, он нервно запускал руки то в карманы пиджака, то в карманы брюк, хотя ничего в них не искал.
Эдвард на миг отвлекся от телевизора.
– А куда папа делся?
– Вино. – Заговорив с мальчиком, Филип опустил глаза, и в голосе его послышалось что-то замогильное. – Пошел открывать вино. – Он заходил в гости каждую неделю и всегда приносил с собой две бутылки. Он протягивал их с глуповатым видом, а Чарльз всякий раз удивлялся подарку.
Эдвард по-дружески улыбнулся ему.
– Филип, а можно я потрогаю твою бороду?
– Ну… – Он словно засомневался, как получше это устроить. – Ладно, потрогай. – Он слегка склонился, и Эдвард пребольно дернул его за бороду. Уф!
– Настоящая. – Мальчик явно был разочарован.
Тут с кухни возвратился Чарльз, неся откупоренные бутылки вина.
– Ты бы сел куда-нибудь, Филип. А то наш Эдди нервничает.
Филип прокашлялся.
– Сюда?
– Да куда хочешь. – Чарльз взмахнул бутылками и пролил немного вина на ковер. – Все, что мое – твое.
Филип осторожно осмотрелся, прежде чем выбрать свой привычный – самый неудобный – стул, а Чарльз тем временем уже развалился на диване.
– Совсем заработался, дружище?
– Да, компьютеры. – Филип работал в публичной библиотеке.
– Расскажи мне, что это такое?
Филип уже привык к вечной беззаботности своего друга.
– Обучающие компьютеры. Да ты знаешь.
– Нет, не знаю. – Он развеселился. – Ты не поверишь, но я и правда не знаю. Уж такие мы, безработные. Мы, в сущности, мечтатели. Мы витаем в облаках. – Эдвард рассмеялся, слушая отца. – Ах, вот же, вспомнил. Я должен тебе кое-что показать. – Он спрыгнул с дивана, и Филип, вздрогнув от этого внезапного движения, сам приподнялся со стула. Эдвард, глядя на него, заулыбался. – Что ты об этом скажешь? – Чарльз появился, размахивая портретом, и поднес его почти к самому лицу Филипа.
– Что это?
– Я полагаю, это портрет. А ты, как полагаешь? – Он отступил на несколько шагов и принялся вертеть картину из стороны в сторону, так что это смахивало на заученные движения танцовщицы-стриптизерки. Филипу удавалось сосредоточиться как следует только на глазах: казалось, они сохраняют неподвижность.
– Кто?
– В этом-то и загадка, Холмс. Стоит мне только ее разгадать, и я вмиг разбогатею! – В тот же миг в комнату вошла Вивьен с посудой, и Чарльз поспешил спрятать картину. Филип неуклюже поднялся, чтобы поздороваться с ней, и при этом залился краской. Он восхищался Вивьен; он восхищался ею за то, что она «спасает» Чарльза, как сам себе часто объяснял. В этом он был вполне прав: он знал, что ее стойкость защищает Чарльза точно так же, как ее присутствие успокаивает его самого. Целуя ее в щеку, он вдохнул теплый аромат духов.