Чай со слониками. Повести, рассказы
Шрифт:
Василий Петрович повел меня в подвал показывать газовые вентили. Под домом была врыта емкость, в которую закачивали сжиженный газ. В год на отопление уходила половина емкости. Потом он достал грампластинки и включил проигрыватель. Хрупкая игла выхватила Yellow submarine. Отец Лели, несмотря на свою грузную борцовскую комплекцию, дубы-руки и балки-ноги, сидел и подпрыгивал на тахте, и мне казалось, что если я стану мужем Лели, то он всю мою оставшуюся жизнь пропрыгает рядом на тахте под хриплое ворчание
В два, к обеду (на обед жарили шашлык из баранины), приехал Олег. Смуглый южный парень, не чурка, а просто южная помесь, может греки какие у него в генах покопались. Подарил букет из двадцати одной розы и шампанское «Асти», приложился к ручке Лели, целовал так долго и влажно, что я привстал со стула.
– То был один крысолов – теперь два, – проворчал папа.
– Ну, это же все-таки мой ребенок! – просиял Олег.
– Какой ребенок? – переспросил я и посмотрел на Лелю. Леля сидела в кресле и теребила подол халата. Из-под халата торчали ее длинные лакированные ноги без единого волоска, белые и бледные.
– «О закрой свои бледные ноги», – продекламировал я и вышел покурить на крыльцо. Из-под порожка вылез Лохматый – кот неизвестной породы. Я близко наклонился к нему и стал разглядывать морду. У Василия Петровича была аллергия, и поэтому он не пускал кота в дом. Лохматый никогда не подходил ближе одного метра. Даже в самое голодное время, утром, он лишь обозначал движение к миске, и только один раз его поймала мама Лели и вымыла в душе, отчего кот еще более убедился – приближаться к людям ближе чем на метр не стоит.
На кухне продолжался разговор. Похоже, Василий Петрович не знал, что Леля беременна. Я тоже не знал. Она меня совсем запутала.
Вечером я уехал в Москву. По вагону ходили «афганцы» и пели про Кандагар, сизая охрипшая тетка продавала белорусские носки, работяга в телогрейке впарил мне стеклорез, который мне без надобности.
Всю дорогу я думал, почему уехал я, а не Олег. Он женат, у него дети, с ним у Лели тупик. Никаких шансов. Но уехал я, а он остался.
На работе перестали выдавать бесплатный кофе. Раньше на кухне стояла банка кофе и пакетики чая, сахар, плюшки, печенье, а теперь все пропало. Теперь каждый сам за себя. В тумбочке завел ящик, где все держу. Герман Иосифович кивает на спонсоров, мол, совсем дела плохи, могут и газету закрыть.
В двенадцать ночи звонок:
– Ты просто трус, – голос у Лели дрожит, зареванный какой-то.
– Ты мне просто врешь, – кидаю трубку.
Сам думаю: «Зачем я это делаю, зачем я это делаю?»
Через неделю пошел на квартирник к Нинель. Приехало юное дарование из Сарапула. Все выступление хотелось блевать.
И вот когда я уже стоял в дверях, надевал немецкие (sic!) ботинки, один натянул, а во второй не мог попасть, Нинель меня задержала и позвала на кухню посидеть вдвоем.
Сидели мы плечо к плечу – ну чужая тетка, совсем чужая тетка.
А она говорит:
– Вот когда-то…
– Как было здорово…
– Как твоя личная жизнь?..
Собрался и ушел, выбежал к ларьку, купил «Кент-4», затянулся, стало отпускать. Смотрю, по небу спутник летит. Подумалось, вот раньше был всего один спутник. Его увидеть – как влюбиться на всю жизнь, а теперь даже спутники, как мухи. Шныряют среди звезд туда-сюда. Но за своим проследил. Он точно летел на Камчатку. Там вулканы, там красная икра, там я окончил школу.
Если ехать с горы на лыжах и зажмуриться – если это вообще возможно, хоть небезопасно, – то вдруг неожиданно чувствуешь, что это не ты с горы едешь, а просто мир проносится мимо тебя. Вжик-вжик. И все. Родился – вжик и умер – вжик. В детстве красная ленточка, теперь белая ленточка.
Через два дня после квартирника сидел и писал статью в номер. Вдруг стали в дверь стучать. Смотрю – Олег.
Прошли на кухню.
– Ты, – говорит, – скажи, чего тебе от Лели надо?
– Да это она мне названивает.
– Нет, ты скажи, чего тебе от Лели надо?!
Хорошо, пришла Нинель. Олег посмотрел на нее, щупленькую, в красном расклешенном пальто. Летучая мышь. Точно, летучая мышь. Олег выскочил на лестничную клетку и заржал. Я перевел дух.
– Здравствуй, – говорю, – ветром тебя принесло странным, но вовремя, – потом обнял ее и поволок в спальню. Даже не помню, поцеловал или нет, а она и не сопротивлялась. Так я и не понял, зачем она приходила. Совсем, в общем, одурел. Одурел.
Друзья звали на митинг. Я довольно сносно прожил последние десять лет. Но вдруг понял, что если не пойду на митинг, то никогда не узнаю атмосферу, именно атмосферу, которая там царила. Потом позвонила Леля и тоже позвала на митинг, и я понял, что никуда не пойду. Тем более что в понедельник меня послали в Ухту, в командировку.
Что мне в Ухте делать? Герман Иосифович смеется:
– У нашего нефтяного спонсора праздник, День космонавтики, надо сделать репортаж.