Чай «Весна»
Шрифт:
Дорога вела вперед, и усомниться в ее правильности, как и в том, что уже через какой-то час он будет мчаться по скоростной трассе, включит расслабляющее радио, приедет домой, успокоится, ну и так далее – так вот, усомниться во всем этом у Ракитского не было никаких причин. Но он все равно беспокоился: едва отойдя от страха, принялся «считать потери». Тут же вспомнил, что подарил неизвестному не только дорогущие часы, но и зимний пуховик, оставленный в
Солнце светило ярко, деревья приоделись в нарядную листву – в общем, все как полагается для теплого времени года. И это при том, что Ракитский приехал сюда в лютый мороз… так что же случилось? Страх, пусть и сиюминутный, и не такой всепоглощающий, как в доме, но все же ощутимый, сильный страх вновь подступил к горлу. Ведь не могла же за пару каких-то часов наступить весна? Даже и после такого пожара – это ж не на атомной электростанции, в конце концов, пожар! Значит, со временем было что-то не так. Со временем – или с ним самим?
Ракитский боялся признаться себе, что сейчас, идя по этой дороге, выбираясь из леса, как выбираются из передряги, он больше всего на свете хотел бы верить, что все нереальное, невозможное, странное и пугающее осталось в том доме, сгорело вместе с ним, и что сейчас, шагая по дороге своим обычным шагом – а Ракитский старался, чтобы это был его обычный, уверенный шаг – он идет по реальному миру, по твердой земле, где все изучено, известно, понятно. Весна давала трещину в этом герметичном скафандре, разрушала хрупкую уверенность, и разреженный воздух врывался внутрь, не давая дышать.
Когда чего-то ждешь – оно и случается. На что настраиваешься – то и происходит. Не зря этим истинами его потчевала жена, как горячими пирогами (которые, кстати, готовить не умела. А зря, Ракитский предпочел бы пироги). Да и все карьерное восхождение сопровождалось бесчисленными тренингами, где твердилось одно и то же – в том числе и это. А чего он ждал? Что лес «захлопнется» за ним, отрезая путь, хотя и ненужный, но всяко лишнюю возможность убежать – к заброшенному дому? А впереди – прямо, что называется, по курсу окажется круглая полянка, лишенная растительности, но полная гнилых пней с торчащими из них омерзительного вида грибами. Если верить жене и тренингам, Ракитский ждал именно этого.
И перед ним снова стоял мальчик. Этот был младше, чем поджигатель. На вид – лет десяти.
«Так и будут мальчики, что ли, в глазах?»
– Ты заблудился? – произнес Ракитский, и тут же ощутил всю невыносимую тяжесть, с которой навалилась на него бессмысленность вопроса. Ведь кто здесь
– Тебе надо убить меня, – произнес ребенок ровным голосом.
– Что? – Ракитский не поверил своим ушам. Ему стало вдруг холодно, словно подули со всех сторон неведомые ветра.
Цветовая гамма поляны сильно изменилась, будто бы он съел тех странных грибов, что торчали из пней. Ребенок был бледен, словно покойник. Низкая трава на полянке, да и вообще вся зелень на заднем плане – там, где начинался лес, приобрела яркий, кислотный зловещий окрас. Губы мальчика были фиолетовые, такого же цвета были ягоды на странных кустах, которых Ракитский не видел еще секунду назад. Грибы приобрели ярко-оранжевый оттенок, а сами трухлявые пни – иссиня-черный, как жук-чернильница. В таких обстоятельствах только и оставалось, что бросить отчаянный взгляд в небо. Но и там не нашлось утешения: оно было белым, как свежая, только взявшаяся на огне яичница, и солнце болталось в нем желтком, грозящимся вытечь на голову Ракитскому огненной лавой.
«А мальчик этот – как в японских фильмах, – содрогнулся Ракитский. – Вот сейчас исчезнет там, где стоит, и возникнет прямо передо мной. Господи, что ж за ужас!»
Но мальчик не был японцем. И он оставался на месте. Ракитский начал присматриваться к нему, силясь вспомнить – или хотя бы придумать – кого тот напоминает. Так было бы легче, уверял себя Ракитский – понимать, с кем имеешь дело. Но пока что он не понимал.
– Убей меня, – повторил мальчик. И Ракитский представил, что вот сейчас изображение покроется рябью, в каком-нибудь месте прорвется, мальчик замрет, будто поставленный на паузу, и по нему, точь-в-точь как по серой ткани в том доме, пойдут волны. Но этого не происходило, и все, что наблюдал Ракитский, только становилось все отчетливее – и реальней.
– Но я не хочу, – растерянно развел руками Ракитский. – У меня нет желания тебя убивать.
– Я тоже не хочу, – насупился мальчик. – Но я покажу тебе что-то, и ты захочешь.
– Я? Захочу убить ребенка? – изумился Ракитский.
Ощущение реальности исчезло окончательно. Теперь Ракитский знал, что возможность покинуть лес – совершенно не в его власти, или – если выразиться точнее – компетенции. Если захочет Лес – он не выберется отсюда никогда, так и будет блуждать от одного страха к другому ужасу, и будет это мальчик с синими губами или полыхающий дом – не так уж важно. Ему нужно сделать так, чтобы Лес захотел его выпустить. Таких задач Ракитский в своей жизни не решал, да их никто перед ним и не ставил. Что ж, это вызов, подумал он, покорно следуя за мальчиком.
Конец ознакомительного фрагмента.