Чайка
Шрифт:
В Джейн Чэттертон все было совершенство: кожа, волосы, губы, прямые, густые брови, нежные краски лица. Здоровье, ум, смелость довершали впечатление. Жуанита не могла оторвать глаз; во всем облике этой женщины была какая-то сила и решительность, даже сейчас, когда она праздно сидела, любуясь блеском бриллиантов на пальце, отдыхая у огня и только изредка задумчиво поглядывая на игроков.
– Вы уже лучше выглядите, чем утром, – сказал ее супруг в промежутке между двумя ходами. – Как вы себя чувствуете?
– О, отлично. И мне ужасно стыдно, что я всех вас встревожила.
– Да.
– А интересно, – миссис Чэттертон наклонилась над плечом Жуаниты и заговорила со своей усталой любезной небрежностью, – интересно, сумела бы я научиться этой игре? Она мне всегда казалась китайской грамотой. Когда это вы успели так хорошо ее изучить, мисс Эспиноза?
Жуанита сама не понимала, почему она дрожит. Для нее в эту минуту весь мир сосредоточился в этой одной комнате и все цели ее жизни – в том, чтобы завоевать симпатию этой женщины.
– Мы играли в нее с матерью, – сказала она, откашливаясь, охрипшим и замирающим голосом. – Моя мать была больна и почти не вставала с кресла. Мы жили одни на старом ранчо в Монтерей и играли каждый вечер.
– Вот как! – отозвалась хозяйка. Она уже вернулась на свое место, и ее склоненное лицо было, как щитом, заслонено поддерживавшими подбородок тонкими пальцами.
– Вы говорили мне, что потеряли ее?
Жуанита не ответила. Она не доверяла своему голосу, как всегда, когда говорила о сеньоре. Она не хотела больше удовлетворять любопытство миссис Чэттертон. Игра продолжалась в молчании. Женщина у камина еще раз обернулась, чтобы посмотреть на Жуаниту, потом приняла прежнюю позу.
Через полчаса, во время которых Джейн не двигалась, словно задремав, ее муж, в восторге от того, что выиграл партию, объявил, что ему надо переодеться в вечерний костюм, и отодвинул стул. Жуанита, убирая карты в ящик, была испугана и обрадована, когда молчавшая миссис Чэттертон неожиданно обратилась к ней.
– Мисс Эспиноза!
– Да, миссис Чэттертон?
– Не задержитесь ли вы на несколько минут? Я бы хотела поговорить с вами.
– К вашим услугам. – У Жуаниты пересохло во рту и упало сердце. Вот оно – начинается! Теперь ей несомненно откажут в должности.
– Присядьте! – сказала она. Когда они остались вдвоем, хозяйка кивком головы указала на стул по другую сторону камина; стул был тяжелый, дубовый, с прямой спинкой и такой высокий, что ноги Жуаниты не доставали до пола, и она почему-то чувствовала себя школьницей, ожидающей выговора.
– Мисс Эспиноза, – заговорила неторопливо миссис Чэттертон, в раздумье поглядев на Жуаниту и снова отвернувшись к огню, – мой славный маленький секретарь – мисс Руссель – несколько превысила свои полномочия в мое отсутствие и поставила меня теперь в неловкое положение. Я не знала, что вы здесь внизу и любезно развлекаете мистера Чэттертона, – она прищуренными глазами смотрела на свое кольцо, – и намеревалась послать за вами… повидать вас, когда вам бы это было удобно… Так, пожалуй, мы можем воспользоваться случаем, не правда ли? – И она подняла глаза и улыбнулась дружелюбно и вопросительно.
Жуанита
– Будь я здесь, – продолжала она медленно и мягко, – одно мое слово Анне разъяснило бы все. Но меня не было. И я не могу упрекать Анну, которая так счастлива и в таком волнении по поводу отъезда в Китай к своему миссионеру, что не знает, что делает. Я думаю, мы с вами можем устроить маленький заговор, чтобы не огорчать ее?
Снова эта вопросительная нота в конце. Милая уловка, незаметно переносящая ответственность на собеседника.
Жуанита почувствовала, что близка к слезам. Они давили ей горло, жгли глаза, заставляли до боли стискивать зубы, чтобы удержать всхлипывания. «Только не заплакать! Не плакать! – с диким упорством твердила она себе. – Стыд какой! Словно беспомощный ребенок!..»
Она наклонила утвердительно голову и улыбнулась вымученной улыбкой.
– Мне нужна практика в испанском языке, – говорила далее миссис Чэттертон, – и, конечно, мне понадобится секретарь, раз Анна уходит. Но, к большому сожалению, я, в бытность мою в Вашингтоне, нашла как раз такую девушку, какую искала больше года, – мисс Питерс. У нее девятилетний стаж. Я пригласила ее незадолго до моего отъезда и не догадалась телеграфировать Анне, как мне бы следовало сделать, – она сделала паузу.
– Что же, ничего не поделаешь! – мужественно отозвалась Жуанита.
– Разумеется, – одобрила ее собеседница. – Такие недоразумения всегда могут случиться. Мне только досадно, потому что при всем моем уважении к мисс Питерс, я не очень высокого мнения о ее знании испанского языка. Но дело сделано. Теперь у меня такая идея: оставим все, как оно есть, на два-три дня, пока не уедет Анна. Это будет, кажется, двадцать шестого?
– Нет, двадцать девятого.
Жуанита не могла не заметить тени неудовольствия, промелькнувшей в ясных карих глазах.
– Двадцать девятого? Так, ну что же, значит, до двадцать девятого. Не удивляйтесь, мисс Эспиноза, что я сегодня звонила одной из моих добрых приятельниц, миссис Гаррисон, относительно вас.
– Меня?!
– Да. Миссис Гаррисон заведует клубом святой Моники. При клубе прекрасный меблированный дом для девушек из Сан-Франциско. Комнаты все хорошие, солнечные, с ваннами. И девушки просто дерутся друг с другом, чтобы получить там комнату, очередь всегда громадная. Я состою в их попечительном совете. И я хочу, чтобы вы были моей гостьей, покуда найдете подходящее место. Мы ничего не скажем Анне Руссель и, когда она уедет, я вас устрою там. Я убеждена, что вы и миссис Гаррисон понравитесь друг другу.