Чайка
Шрифт:
– Дорогая моя Джейн, он у вас всегда будет!
– Как верить этому, зная, что вы любите другую? – сказала она горячо.
Теперь и она подошла к камину, благоухающая, прелестная со своими увлажненными глазами и взволнованным лицом.
– Скажите, что вы шутите, что только хотели помучить меня, Кент! – зашептала она. – Все это так запутанно теперь, так жутко для меня… Я не могу отпустить вас… Только несколько дней назад вы были моим верным рыцарем…
– Джейн, не надо! – сказал он умоляюще. – Вы всегда твердили, что хотели бы, чтобы я полюбил другую женщину – женщину,
– Нет, этого я не вижу, – сказала она шепотом, после долгого молчания. – И я… я тоже люблю теперь по-настоящему, Кент, и никогда до сих пор в своей жизни я так не любила! Вам суждено было показать мне это, дорогой, и я не могу отпустить вас!..
Она обхватила руками его плечи, почти прильнула к нему, дыша с трудом, пытаясь улыбнуться.
– Что, это очень глупо, Кент? – шепотом спросила она, поднимая к нему мокрые глаза. – Если да, то помогите мне забыть это, дорогой!
– Джейн! – промолвил хрипло Кент, потрясенный и растроганный.
– Я не могу… Но я постараюсь, – повторила она почти весело. И крепко сжала веки, чтобы удержать слезы. – Я скажу: «Прощайте и да благословит Бог вас и ее». Это сегодня не трусость, Кент, но я буду притворяться перед собой, будто это трусость! – Голос ее дрожал, хотя она пыталась заставить его звучать весело. – Я буду делать вид, что завтра и послезавтра, и все последующие дни, до конца жизни, я не буду, как голодный хлеба, жаждать вашего голоса, всех тех милых вещей, которые вы говорили мне и от которых я отмахивалась! Так поцелуйте меня, Кент. – Она прижалась к его груди, но он стоял неподвижно, в смятении, словно охваченный стыдом. – Поцелуйте меня на прощание, и спасибо за то, что вы были мне другом.
– Дорогая! – пробормотал он. И, обняв ее гибкое тело, прильнувшее к нему, наклонился, целуя полные слез закрытые глаза и виски, где темные волосы лежали красивыми волнистыми прядями, и холодные губы.
Скрипнула дверь. Кент обернулся. Это была Жуанита с широко раскрытыми глазами, пепельно-серым лицом, застывшая на пороге, смотревшая ему прямо в лицо.
За нею Жюстина и несколько других слуг с растерянными и озабоченными физиономиями. Случилось несчастье. Кэрвуд Чэттертон был выброшен из автомобиля и серьезно ранен; Билли тоже пострадал, но легко. Их привезли домой.
Вмиг Джейн принялась распоряжаться. Все в доме во главе с Кентом забегали по ее указаниям. Приготовили комнаты, вызвали врачей и сиделок, отвечали вполголоса на телефонные звонки. Друзья на цыпочках приходили и уходили. Все, что было нужно, появлялось, словно по волшебству.
Она ни на минуту не проявила слабости. Билли сильно расшибся и поцарапал лицо. Его отец был так смят и растерзан, что только через много дней можно было выяснить, останется ли он жив. Первые страшные часы миновали. Джейн сидела у Билли, гладя его распухшие руки и ободряюще улыбаясь ему.
Он смутно помнил, что
Шофер был убит на месте, а Кэрвуд Чэттертон тяжело ранен.
От Билли Джейн переходила к постели мужа. Было уже шесть часов утра, когда она, уступив место сиделке, сказала Кенту, что хочет видеть Жуаниту.
– Она пришла с этим известием, Кент, и сразу куда-то исчезла. Я ее почти не видела больше. Не поищете ли вы ее?
– Хорошо. – Он расспросил девушек, написал записку. Ожидая ее прихода, он ходил взад и вперед по верхней площадке, засунув руки в карманы. Нет сомнения, что она застала Джейн и его в самый неподходящий момент, но, может быть, в волнении она не осознала то, что видела. Это длилось ведь одну секунду. И она должна понять, она должна была почувствовать, что эта сцена не имела никакого значения.
Так много еще ему хотелось сказать ей! Что он умеет быть нежным и любящим, что его жена будет счастлива. Что Жуанита будет его миром, Жуанита и старое ранчо.
Девушка, посланная с запиской, возвратилась и доложила, что мисс Эспиноза ушла.
– Ушла? – спросил он тупо. – Куда ушла?
Джейн тихо вышла из комнаты мужа и стала озабоченно расспрашивать горничную.
– Она уложила свой чемодан, мэм, и отослала его к поезду 4/40. И сказала, что пришлет адрес.
– Конечно, отправилась к Элизе! Но она намерена была ехать только завтра! – воскликнула Джейн. – Вызовите по телефону миссис Кольман, Кент, и узнайте, там ли она.
– Она бы не уехала, не простясь, – возразил Кент, все еще вертя в руках записку.
Миссис Кольман ничего не знала о мисс Эспинозе. Разве не завтра она приедет? Правда ли, что произошло такое ужасное несчастье с мистером Кэрвудом и Билли… Она прочла в вечерних газетах…
Кент повесил трубку.
– Она убежала, – сказал он спокойно.
– Но, Боже милостивый! – возразила Джейн резко, – почему? И куда она могла убежать?
– Это, – сказал Кент глухо, как бы про себя, с глубокой серьезностью, какой Джейн еще никогда не видела на его лице, – это я постараюсь узнать.
Была середина зимы, дождь лил изо дня в день, темнело рано. Японский пароход отплыл в Манилу без Жуаниты, а Билли уехал в колледж. Старый Чэттертон тихо лежал в постели, счастливый вниманием жены, почти не отходившей от него, и заботившейся о его развлечениях, еде, покое.
Но он знал, что ему уже не встать. И он больше не нуждался в секретаре. Кент, молчаливый чудак Кент, всегда вежливый, мягкий, услужливый, ушел от него без объяснений. Он не сказал, что дом без светловолосой, ясноглазой девочки, скользившей так неслышно вверх и вниз по лестнице, стал ему невыносим. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что в холодные воскресные утра он теперь ходил в церковь и, стоя в углу, глядел на прихожан печальным, тяжелым взглядом, потом плелся домой один, когда багровая зимняя заря окрашивала небо.