Чайки с берегов Тихого океана
Шрифт:
На какой-то миг это меня успокоило. Объяснение найдено. Но тут же пришли вопросы: откуда прибой?
От дома до моря сто километров!.. Между тем прибой бился у меня в ушах, как гигантское сердце.
И - наверно, одно к другому - перед глазами стало возникать море. Приляжешь даже не задремать какой сон при часовом перерыве?
– прикроешь глаза появляется море. Как-то странно появляется, будто я смотрю на него сверху, плыву над берегом. Прибой набрасывается на скалы, камни блестят влажные, а я плыву - лечу, и навстречу мне ветер. Картина была до того реальной, что
Вечером пришло то же; волны, прибой. Бывал я на Черном море. На сочинских пляжах. Но море, которое видел теперь, было другим.
Так стало повторяться из ночи в ночь. Иногда картина менялась: уходил берег, внизу были волны, впереди линия горизонта. Гул прибоя стихал, слышался шелест пены на гребнях волн.
Опять менялось: горизонт валился наискосок, в глаза ударяло солнце. Я сжимал веки, а когда поднимал их, видел перед собой корабль...
Вставал с постели, этим, наверно, будил птиц, они шевелились в клетке. Иногда подавали голос, это толчком отдавалось у меня в сердце. В глаза наплывало море, хотелось к нему.
Утром шел на работу. И на следующий день на работу - все двигалось чередом. Однако тоска по морю оставалась в душе, зрела, становилась частью меня самого. Тоска и тревога. Отчего же тревога? Отчего мечта по несбыточному рвет меня на куски? С поля, с вечернего совещания при директоре меня гнало домой. Но и здесь спокойствия не было. Море хотелось видеть.
И от того, что хотелось, видел берег, волны. Корабль. Рыбу, мелькавшую перед глазами. Крик чайки близко над ухом. Проснувшись, я пытался понять: кричала чайка во сне или в клетке?
Подолгу разговаривал с птицами.
– Папа, что это ты?
– заметил младший сын Борька.
Я поднимал его к птицам:
– Хотел бы такие крылья?
– Хотел бы.
– Мальчик тянулся к клетке.
Я отстранял его. Никому не разрешал беспокоить птиц.
– Выпусти их, - просил Борька.
– Выпущу.
Борька спрашивал:
– Где их дом, далеко?
– Приходи перед сном, расскажу.
Вечером Борис забрался в кровать раньше меня.
– Набегался?
– Я прилег рядом с ним.
– Вижу сон, - ответил мальчишка.
– Ты же не спишь, - засмеялся я.
– Все равно вижу.
– Что видишь?
– Море.
– Море?
– Синее бурное море.
В полусвете, падавшем из окна, я заметил, что мальчишка лежит, сомкнув веки, и на лице его такое выражение, будто он хочет что-то поймать.
– Почему у тебя такое лицо?
– спросил я.
– Не мешай!..
– прошептал Борис.
– Чему?
– так же шепотом спросил я.
– Ловить рыбу.
Я молча глядел на сына.
– Поймал!
– заорал вдруг Борька, сцепив пальцы. Открыл глаза, поглядел на руки:
– Куда она делась?
– Кто?
–
Я опять засмеялся, а Борька сказал:
– Море уходит из глаз.
– И прибавил: - Хочу туда!
Что-то убедительное - не фантазия - было в словах мальчишки. Я попросил:
– Расскажи по порядку.
– Лежу, - заговорил Борька, - жду тебя. Ты долго не приходил, у меня начали закрываться глаза. Я сначала боролся, раскрывал их даже пальцами, а потом мне показалось, что я слышу шум. Прислушался и забыл, что надо раскрывать глаза. И тут я увидел море. Близко - летел над ним. Волны шумели. Было все как в кино. Белые гребешки, брызги. Да я... папа, я и сейчас вижу море. Подожди, - Борька закрыл глаза ладонями.
– Так лучше, - сказал он. Море опять пришло. Такое же...
По мере того как Борька рассказывал, перед моими глазами тоже возникло море.
– Брызги так и летят!
Брызги летели.
– Но тогда я увидел рыбу, кинулся к ней, - продолжал Борька.
В воде светлыми лезвиями скользили рыбы.
– Вот они!
Рыбы шли косяком.
– Ой сколько! Счас!..
– Борис поднял руки, растопырил пальцы.
– Счас, папа...
Море метнулось нам обоим в глаза. Мелькнула рыба. Борис выкинул руки вперед.
– Промахнулся!..
– жалобно сказал он. И тут же воскликнул: - Пароход!
По волнам рядом проходил пароход. Большие белые буквы блестели на освещенном борту.
– Что написано? Что написано?..
– шептал Борька.
– "Охотск".
– Так ты видишь?
– Вижу.
Борька повернулся ко мне, я тоже раскрыл глаза.
– "Охотск", - сказал Борька.
– Бо-ольшой!
В клетке, растревоженные нами, беспокоились птицы. Больше море не появлялось, хотя Борис опять закрыл ладонями глаза и ждал продолжения сна. Сон его не удивил нисколько. Удивил пароход. Меня тоже удивил пароход. Но больше как можно, чтобы двум неепящим людям приснился одинаковый сон?..
Борис тоже опомнился.
– Почему, - спросил он, - нам обоим приснился "Охотск"? Ты видел, пап, там матросы и капитан. Какой большой!
– опять воскликнул малыш.
– Так и режет воду, и режет! Кино!.. А если, пап, пароход этот на самом деле? И матросы и капитан? А в каком это море, в нашем или в заграничном?
Я молчал. Меня волновали те же вопросы, что и мальчишку.
– В каком?
– допытывался Борис.
Минуту он помолчал.
– Что ты еще заметил на пароходе?
– спросил.
– А рыба? Совсем живая! Я схватил ее, папа, а в руках ничего!
Борька вертел растопыренными пальцами у глаз.
– Живой сон какой-то, - закончил малыш.
– Всe в нем живое... Я к тебе еще приду завтра, ладно? Может, еще увидим...
Я отослал мальчишку спать. Но сам не мог заснуть до утра.
Сон, если это сон, не давал мне покоя. Мало того, что он приснился нам обоим, сыну и мне. Такие сны приходили ко мне все лето. В чем здесь причина?
Борька стал приходить каждый вечер. Всякий раз мы видели море. Стали жить им и бредить. Наступал день - ждали вечера. День тянулся, тянулся...