Чайки садятся на воду
Шрифт:
— Не понять? А то, что мы завтра концы отдадим, это я понимаю, по-твоему, или нет?
— Это-то ты хорошо усвоил, потому и трясет тебя так страх.
— При чем тут страх? Почему из-за одного обреченного трое должны погибать? Где тут логика, я спрашиваю тебя?
Молчавший все время Степан поднялся и, держа в руках увесистый обломок, мрачно произнес:
— Слушай, ты, логика… Брось душу травить… Капитана мы не оставим, заруби это себе на носу. А тебя никто не держит, уходи… Ты смотри мне в глаза, в глаза смотри! Можешь уходить, шкурная
— И пойду! — злобно огрызнулся Чикваидзе.
— Ну и иди! Иди! — взревел Шкатов. — Скорее уходи, гад, и подыхай там, как пес, в одиночку!
— Ах так? — Чикваидзе вскочил и дико сверкнул глазами. — Ну и оставайтесь тут со своим благородством, и посмотрим, кто вперед подохнет!
Прихрамывая, он двинулся в ту сторону, где бледнели на небе сполохи маяка, фигура его мелькнула несколько раз за холмами и вскоре скрылась совсем.
Степан яростно швырнул обломок на землю, плюнул и сел на промерзший валун.
Боцман подождал немного, подтащил капитана и сел рядом.
— Успокойся, Степан. — Голос боцмана вздрагивал. — Успокойся. Жидковат механик оказался, не выдержал.
Степан поднял искаженное гневом лицо и проговорил задыхаясь:
— На фронте мы расстреливали таких!
Боцман осторожно обнял товарища и привлек к себе. Так сидели они, не говоря ни слова.
Медленно тянулось время. Бледный рассвет робко рассеивал ночную тьму. Боцман поднял голову, взглянул на капитана и тронул за плечо Шкатова.
— Пора, Степан. Идти надо.
Они оторвали рукава от стеганых фуфаек и с трудом натянули их на обмороженные ноги.
…И снова захрустел под ногами снег. Повсюду подстерегали занесенные снегом ухабы и ямы, огромные валуны часто заставляли сворачивать с прямого пути и делать лишние шаги в обход. Силы моряков заметно убывали. Даже вдвоем им теперь трудно было нести капитана. Приходилось чаще останавливаться, чтобы передохнуть. И каждый раз все труднее становилось вставать и снова идти вперед.
Между тем капитану становилось все хуже и хуже. В полдень он вдруг протяжно застонал, потом приоткрыл глаза, посмотрел на боцмана и, задыхаясь, чуть слышно сказал:
— Иван… передай Марине моей… передай… — Голова капитана начала клониться к груди, и он опять замолчал. Потом очнулся, тревожно пошарил рукой по лицу боцмана и, напряженно глядя куда-то в небо, четко и раздельно проговорил:
— Я сделал все, что мог… все, слышишь?..
— Слышу, Захар. Все передам, как ты сказал, — серьезно ответил боцман, но капитан уже снова впал в забытье.
К вечеру он скончался.
Моряки молча перенесли капитана на высокий пригорок и так же молча, старательно закладывали его тело камнями, пока на пригорке не вырос высокий холмик. Потом они долго сидели у могилы капитана, и каждый думал о чем-то своем.
Уже давно наступила ночь, и в темноте ярко вспыхивали на горизонте далекие огни маяка. На ясном небе торопливо мерцали большие звезды, и красно-зеленые сполохи северного сияния легкими, сказочными
Шкатов долго смотрел на игру красок в небе и протянул задумчиво:
— Как небо-то разыгралось! Каждая звезда с кулак.
— Да, редко такое увидишь, — отозвался боцман.
Они снова замолчали.
— А мороз прижмет нас к утру, — равнодушно проговорил Шкатов.
— Прижмет, — так же равнодушно ответил боцман, — главное, не заснуть бы. Если я не буду подниматься или стану засыпать на ходу, ты бей меня, Степан, не жалея. Нам нельзя сдаваться, мы должны дойти до маяка.
— Ты тоже следи за мной.
— Ладно. Ну, пошли?
— Пошли. Они поднялись.
— Прощай, Захар, — тихо сказал боцман, — не сумели сберечь тебя…
Поддерживая друг друга под руки, моряки медленно двинулись в путь.
Давно уже скрылся из глаз высокий холмик, сложенный ими на могиле капитана, давно уже наступило утро, а они все шли и шли, не давая себе отдыха. И вдруг остановились. Прямо перед ними лежал на земле человек, головой в ту сторону, откуда они шли, уткнувшись лицом в снег и зябко поджав под себя руки. Моряки повернули закоченевшее тело.
— Он, — хрипло выдохнул боцман.
Они молча постояли над замерзшим механиком и снова побрели вперед.
Метрах в двухстах нашли полузасыпанную снегом шапку с «крабом». Шкатов поднял ее, отряхнул, потом оглянулся туда, где остался лежать Чикваидзе, и глухо сказал:
— Он возвращался…
— Понял все-таки, — дрогнувшим голосом проговорил боцман.
— Поздно дошло до него. — Степан сунул найденную шапку в карман. Теперь они брели еще медленнее, каждый шаг давался им с огромным трудом. Усталость заполнила каждую клеточку тела, и они так долго боролись с ней, что теперь перестали ее ощущать, как давно уже перестали ощущать холод и голод. Они механически переставляли и переставляли ноги, совершенно их не чувствуя. Они боялись остановиться и присесть, — у них уже не хватило бы сил подняться.
Так прошли еще полдня. Шкатов все тяжелее и тяжелее повисал на плечах боцмана, а потом и вовсе остановился. Он стоял, опустив безвольно руки, пошатываясь из стороны в сторону, и глубоко запавшие глаза его отрешенно смотрели перед собой.
— Все, Иван… выдохся… — вяло протянул он.
— Я тебе дам выдохся! — взметнулся боцман. Но Степан безразлично смотрел на боцмана и ничего не отвечал.
Боцман тряс его, грозил, звал, но все было напрасно. Степан молчал. Тогда боцман обнял его и закричал прямо в лицо:
Отрок (XXI-XII)
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
