Чайковский. Старое и новое
Шрифт:
Пока Василий Львович находился в ссылке, Каменка, некогда отличное имение, пришла в упадок. Сын Василия Львовича Николай, служивший офицером в Преображенском полку, не мог уделять имению должного внимания. Но однажды он собрался в отпуск навестить свои владения и решил там остаться. В течение нескольких лет он поднял хозяйство, и оно стало приносить изрядный доход, позволивший Николаю Васильевичу содержать не только самого себя, но и семью отца, жившего в Красноярске. Младший брат Николая Лев Васильевич стал управляющим каменских имений и проявил недюжинные способности в организации всего хозяйства. Ему не в меньшей, если не в большей степени, чем старшему брату, принадлежала заслуга в восстановлении поместья отца-декабриста. Сам Василий Львович одного дня не дожил до амнистии 1855 года и больше так и не увидел свою родную Каменку.
Петр Ильич Чайковский впервые приехал в Каменку в 1865 году. К этому времени, как описывает Модест Ильич Чайковский, никакой особенной красоты и поэзии в обстановке каменских владений не осталось. Но, несмотря на это, Каменка произвела на Петра Ильича чарующее впечатление. Все каменские обитатели, часть из которых он уже знал по петербургским встречам с 1863 года, ему понравились. Даже Николай Васильевич, которого
В Каменке все же наибольшей радостью для Петра Ильича была счастливая семья сестры. С Давыдовыми он чувствовал себя в полном смысле слова дома. Их тогда еще не коснулись житейские несчастья, и Петру Ильичу семья их доставляла огромное удовольствие. Очень любил он подолгу слушать рассказы старейшины семьи Александры Ивановны, которая в первое лето его пребывания в Каменке тоже находилась там с дочерьми. Александра Ивановна хорошо помнила те времена, когда в Каменку приезжал А. С. Пушкин, друживший с Василием Львовичем, и когда там собирались его друзья-декабристы. Петр Ильич, обожавший русскую старину, с особенным наслаждением слушал живое слово свидетеля исторических событий.
Обстановка в доме в присутствии Александры Ивановны, надо сказать, была довольно строгая. Александра Ивановна была доброй женщиной, но, как все старые дворянки, прожившие не такую уж легкую жизнь, любила почитание и властью своей в доме не пренебрегала. Младший сын Александры Ильиничны Юрий Львович Давыдов в своих воспоминаниях рассказывает, что перед обедом вся семья собиралась в большой гостиной. Старшие садились за круглый стол. Там же находилось молодое поколение, говорившее вполголоса. Дети говорили совсем тихо. Дисциплина была отменная. Если детям не хватало места в гостиной, они играли в соседней передней, не поднимая ни малейшего шума. Одна из старших дочерей уходила к матушке Александре Ивановне сообщить, что все в сборе. При ее появлении все вставали. Она, не здороваясь с каждым отдельно, проходила к диванчику и предлагала сыграть в карты. Играла очень серьезно и внимательно. В назначенный час на пороге появлялся буфетчик Петр Герасимович и произносил приятные театральные слова: "Кушать подано". Александра Ивановна немедленно вставала. Все строго по старшинству следовали за ней в столовую. По окончании обеда также по старшинству направлялись к ней и, целуя руку, благодарили за обед. И этот скрупулезно соблюдавшийся при Александре Ивановне обряд, как и другие подобные церемонии, радовал и пленял Петра Ильича опять-таки своим традиционным патриархальным характером97.
При Александре Ивановне до конца ее жизни неотступно находились ее дочери Елизавета и Александра. Они всю свою жизнь посвятили матери и так и не вышли замуж, хотя имели для этого все возможности. И эту жертву исстрадавшейся в декабристской ссылке матери Петр Ильич по своему ценил как образец патриархального семейного патриотизма, хотя можно подумать, что жертвы эти превышали некоторые разумные пределы необходимости. Александра Васильевна, например, была настолько непритязательной, настолько христиански смиренной, что, отдавая себя всю матери и заботам о семье, искренно не желала ничего другого для самой себя. В Каменке у нее не было не то что своей комнаты, но даже угла. Она спала на маленьком диванчике, где едва можно было вытянуть ноги. Как это допускала Александра Ивановна, как позволяли это остальные члены семьи Давыдовых? Видимо, понимали, что такого рода людей, принявших на себя обет несения своего креста, убедить ни в чем нельзя. И все же смотреть на это Петру Ильичу не всегда было легко, как бы ни любил он безукоризненную духовную чистоту "трех ангелов" семьи Давыдовых — Александры Ивановны, Александры Васильевны и Елизаветы Васильевны.
Первое лето Петра Ильича в Каменке было наполнено светлыми событиями и впечатлениями. Александра Ильинична, как и сам Петр Ильич, была добрейшая душа. В ее глазах даже на фотографии видно столько света, тепла и участия, что сразу проникаешься глубокой симпатией. На ее лице можно прочитать серьезность, с которой она воспринимала все в жизни, и в то же время заметить невольный проблеск улыбки, в которой, однако, нет никакой загадочности мадонны. Отсутствие всякой позы, простота, привлекательность, сердечность, совершенная естественность поведения — таково было ее существо. С ней всегда хотелось быть рядом. И то, что мы читаем на фотографиях, все это подтверждается также фактами жизни. Маленькая хрупкая Александра Ильинична была наделена не только добродетелями духовными, но и большой энергией. В 1857 году, когда семья Чайковских разделилась — отец Илья Петрович разъехался с семьей своего брата Петра Петровича, — шестнадцатилетняя Саша взвалила на себя все хозяйство и управление семьей и успешно справилась с этим. Целый год она стойко выполняла обязанности главы и хозяйки семьи, и ее слушались беспрекословно, относились к ней с тем уважением, с которым отнеслись бы к любящей матери. За добрый нрав и кротость ее называли
Петра Ильича она боготворила. Милая Саня, как он ее называл в своих письмах, очень близко принимала к сердцу все, что касалось ее дорогого Петруши, и, читая ее письма к нему, невозможно избавиться от чувства зависти к такой родственной любви. Редко такое встречается, особенно в наши времена. Стоило ей получить от Петра Ильича письмо с грустными нотками зимы 1866 года, как она тотчас пишет ему:
"Зачем, Петруша, письмо твое так грустно? Тебе ли страдать ненавистью, ты олицетворение нежности и доброты. Петруша, скажи мне ради Христа, что тяготит тебя? Я безгранично люблю тебя, и всякая твоя забота — моя; может, я могу хоть маленькую долю твоего горя взять на себя, и я счастлива бы была, если б могла помочь тебе. Зачем тебе грустить, любимец всех, кто тебя знает?"98.
Летом 1865 года в Каменке жила еще одна особа, доставившая Петру Ильичу вместе с приятными мгновениями немало и беспокойства. Красивая, стройная, несколько сентиментальная и тихая младшая дочь Александры Ивановны Вера Васильевна Давыдова была большой любительницей музыки. Петр Ильич, проводивший с ней много времени в беседах и музыкальных занятиях, почти сразу покорил ее сердце. Бедная девушка делала все возможное в пределах свойственной ей скромности и чистоты, чтобы дать ему понять, как он ей дорог, как ей хочется стать его настоящим другом. По некоторым, правда, очень скудным данным, можно сделать предположение, что какое-то время Петра Ильича захватило чувство Веры Васильевны, проявлявшееся в ее взглядах и неосторожных словах, и он даже увлекся ею. Юрий Львович Давыдов в своих воспоминаниях говорит об этом довольно уверенно. Он пишет, что общность интересов, обоюдный культ Моцарта привели еще совсем юных людей (надо сказать, что не совсем уж юных: обоим было по двадцать три года, когда они близко познакомились в Петербурге) к взаимному увлечению. Вера Васильевна настойчиво поддерживала стремление Петра Ильича всецело посвятить себя музыке. Как говорит Юрий Львович, этот роман продолжался около трех лет, но более близкое знакомство Петра Ильича с Верой Васильевной, когда летнее время 1866–1868 годов он проводил с семьей Давыдовых на дачах, открыло ему глаза на присущий Вере Васильевне снобизм и чрезмерную любовь к высшему свету. Это, в общем, верно и подтверждается отдельными замечаниями самого Петра Ильича, которые, правда, относятся к гораздо более позднему времени. Из его же подробных писем к сестре, написанных во время развития отношений с Верой Васильевной, значительно более заметна другая причина, воспрепятствовавшая естественному завершению этого романа. Чайковскому стало ясно, что Вера Васильевна определенно желает скорейшего вступления в брак, к чему Чайковский был совсем не расположен и не только по своей конституции, которая тогда, возможно, еще не сказывалась настолько сильно, но и просто по нежеланию связывать себя брачными отношениями. Его объяснения, которые он давал в письмах сестре, длинны и туманны: что-то он чувствовал такое, что не давало ему возможности решиться отойти от своего привычного положения. Александра Ильинична, которой казалось, что роман Петра Ильича так успешно расцветал, глубоко переживала, что все это закончилось безответной любовью Веры Васильевны и принесло этой чистой душе одни страдания. Она продолжала убеждать брата, что лучшей жены ему не сыскать, что Вера страдает. Но чем больше она его убеждала, тем дальше уходил Петр Ильич от всякой мысли связать свою судьбу даже с такой чудной девушкой, как Вера". Из его запутанных ответов стала просвечивать одна совершенно ясная идея. Весной 1868 года после длительной переписки с сестрой он признался ей, что мечтает о блаженной, преисполненной тихих радостей жизни, и такая жизнь видится ему только около нее, его милой Сани. Заверив сестру в том, что брак для него немыслим из-за усталости и лени заводить какие-то новые отношения, становиться во главе семьи, он писал: "В какой форме совершится мое присоединение к твоему семейству — этого еще не знаю: буду ли владельцем хутора в твоем соседстве или просто буду твоим нахлебником — решит будущее. Несомненно то, что для меня немыслимо будущее блаженство без тебя".
Жизнь несколько иначе распорядилась мечтами Петра Ильича о семейном блаженстве, но, по существу, эти мечты осуществились. За малым исключением, каждое лето после 1868 года, когда он высказал свои мечты сестре, он проводил у нее в Каменке. Милая Саня пригрела отверженную жену любимого брата, когда он в 1877 году уехал за границу от разыгравшейся трагедии, а затем утешала и его самого, делала все, что могла, чтобы ему было хорошо, до тех пор пока это было в ее силах. Каменка стала для него тем единственным местом, которое он долгое время мог называть своим домом. И называл. Когда его спрашивали, куда он собирается ехать, то, если речь шла о Каменке, он неизменно отвечал: "Еду домой".
Каменский дом до поры до времени был ему радостью. Там ему отвели постоянную комнатку во флигеле. Когда Петр Ильич вернулся туда после своего драматического бегства от жены в 1878 году, то из-за множества обитателей большого дома, число которых летом еще увеличилось, в этом доме стало тесно, и весной того года Давыдовы сняли для него маленькую хату в две комнаты. Лев Васильевич приобрел ему пианино. Здесь ему никто не мешал отдыхать и работать. Каменское общество в отличие от всех других компаний, в которых Петр Ильич всегда ощущал тягость, было для него желанно и легко. Кроме чудной семьи Давыдовых, здесь жили лица, представлявшие собой объект особого интереса и деятельности Петра Ильича, готового прийти на помощь всем нуждающимся. Нередко добрая и несколько наивная душа Петра Ильича попадалась на крючок хитрости и непорядочности, отчего он немало переживал. К нему в Каменке захаживал сын лесника Дробатенко и выпрашивал журналы и газеты. Тронутый таким интересом развитого хлопчика, Петр Ильич со свойственным ему старанием подобрал для мальчика библиотечку, которую прислал ему с дружеским письмом. Каково же было его разочарование, когда он узнал, что хлопчик, получив драгоценный подарок, тут же продал все книжки и накупил себе папирос. Выяснилось, что и журналы с газетами, которые он выпрашивал у доброго композитора, тоже шли на табачные скрутки.